Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

А вот Крейг, получается, отнёсся к информации более внимательно. Возможно, в тех кругах московской «несистемной оппозиции», где посол любил вращаться, регулярно устраивая приёмы (они же – кукиши в кармане действующей власти) в своей на весь свободолюбивый мир известной резиденции, об этой организации разговаривать было модно. Не всё же «кровавый режим» проклинать и будущие министерские посты делить, надо бы и о возвышенном. А то не собрания «истинно креативных» людей получатся, а неизящная смесь клуба «пикейных жилетов» с «Союзом меча и орала»[114].

Лютенсу не до того было, да и при чём тут какие-то придурки, любители столоверчения и уфологии, когда готовится государственный переворот в крупнейшей, причём ядерной, единственно способной уничтожить США одним ударом державе? Как говорил столь почитаемый в России интеллигентами О. Бендер: «К пожарной охране, которую я в настоящий момент представляю, это не относится».

Ляхов сделал несколько шагов вперёд, протянул руку и крепко пожал поданную в ответ Лютенсом. Отчего же не пожать? Коллега наверняка, а коллегам делить нечего. Застрелить при случае – это пожалуйста, а так чего же? Одно дело делаем, просто по разные стороны баррикады.

– Садитесь, Лерой. Бар вон там, внутри. – Он показал на громадный средневековый глобус в медной оправе и на тёмной дубовой подставке, стоявший в двух метрах левее кресла, на которое указал хозяин. – Но в принципе можете и не затрудняться, Герта сейчас всё подаст. Я очень голодный и выпью с удовольствием, ибо на сегодня рабочий день, считаем, закончен…

– Закончен? – не сдержал удивления Лютенс. – А как же?.. – Сам-то он считал, что с его задержанием всё только начинается.

– А, вы про это? Да ну, ерунда какая. Разве ж это работа? Мы просто посидим, пообщаемся, обсудим, как нам лучше всего оформить наши будущие, надеюсь, взаимоприятные отношения…

Ляхов сел напротив, закинул ногу за ногу. Он был обут в лёгкие мокасины под цвет костюма. В отличие от американца, который, как большинство его соотечественников, обожал крепкую, несносимую обувь, и даже к костюмам от «Хьюго Босса» надевал пусть и дорогие, но способные без потерь прошагать рядом с фургоном через всю Долину смерти туфли или, точнее, полуботинки. Сейчас костюм у Лютенса был попроще, очень попроще, но с туфлями он промазал. Любой русский контрразведчик с ходу сообразил бы, что этот парень как-то чересчур смахивает на богатого американца своими чрезмерно дорогими даже для очень хорошо зарабатывающего москвича «шузами», да и не по погоде они. Русские зимой носят надёжную и тёплую обувь, а летом предпочитают что полегче, вплоть до сандалет на босу ногу. Азиаты, что скажешь…

– Нет, господин Ляхов, давайте уж по правилам, – сказал Лерой, беря протянутую собеседником сигарету.

– Давайте, – легко согласился тот. – Только насчёт правил просветите. Что вы, собственно, имеете в виду?

– То есть как? Вот мой паспорт. – Он достал из внутреннего кармана свой дипломатический. – И давайте, предъявляйте мне, что там у вас есть. Убийства вы мне никак не пришьёте, а всё остальное даже общественного порицания не заслуживает. Что ещё делать посольскому работнику, как не изучать обстановку в стране пребывания. Тем более – когда такое…

– Ну да, ну да, – согласился Ляхов. – «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Кто написал?

– Не помню. Кажется, Тютчев? Или Лермонтов, – машинально ответил разведчик, хотя совершенно не был обязан.

– Вот и мне кажется, что Тютчев, – кивнул Ляхов, пролистал паспорт и небрежно сунул в боковой карман пиджака. Будто гаишник – права нарушителя. – «Его позвали всеблагие, как собеседника на пир…»

– Эй, эй, подождите, вы что? – подскочил с места Лютенс.

– А что? – удивился хозяин кабинета. – Герта, ты где там? – крикнул он в сторону двери.

– Иду, иду уже… – вошла Рысь с солидно накрытым подносом, и американец вновь залюбовался прелестью этой девушки, хотя какая там прелесть у грубиянки-мотоциклистки, только что заманившей его в ловушку и арестовавшей. А вот поди ж ты! Лерой, выходит, уже смирился, что прежней жизнь никогда больше не будет, и на происходящее реагировал без театрального трагизма. На подсознательном уровне. Знал, куда ехал и на что шёл.

Девушка ловко, словно официантка со стажем, расставила по столу холодные, не требующие специального приготовления, но весьма изысканные и питательные закуски, стопочки, графинчики с чем-то тёмно-рыжим и понятно чем прозрачным, бутылку незнакомой Лерою минеральной воды «Нагутская №2. Типа боржом»[115].

– Ну, давайте. Вы сегодня с водки начинали? Ну и продолжайте…

– А с чего вы так решили?

– По запаху, уважаемый, по запаху. Подумаешь, бином Ньютона… А что касается паспорта – предлагаю поверить мне на слово (как и всем остальным, в случае чего придётся) – не было его никогда, это вам просто померещилось. Есть люди, что себя наполеонами воображают, ну а вы – американским дипломатом. Кстати – хотите загадку? Почему, если мужчина себя Наполеоном объявляет, его сразу в психушку везут, а если женщиной – то американский конгресс начинает принимать резолюции в защиту его прав? Не смешно? И я так думаю: вам тут не смеяться, а плакать надо – такая христианская нация была, американцы-протестанты, я хочу сказать, к еде не приступали, пока дедушка молитву не прочтёт, Библию наизусть почти все знали, а теперь словно не для них про Содом и Гоморру там написано… Хорошо, и это оставим…

Ляхов налил себе и Лютенсу, тут же выпил, не чокаясь, начал закусывать. Лютенс тоже взял бутерброд с холодным языком. Действительно, целый день не ел, но всё равно не преминул заметить, что любой из поданных Гертой бутербродов не в пример вкуснее и полезнее какого-нибудь гам– или чизбургера. А главное – проще, минималистичнее, можно сказать. Хлеб, причём хороший, настоящий – основной ингредиент, сливочное масло, прослойкой под икру или балык, например. Ну, веточка кинзы сверху. Копчёная колбаса, сыр, отварной язык тоже одобряются.

Хозяин дожевал небольшой валованчик, вытер губы салфеткой.

– Ладно, вижу, как вам не терпится. Верно всё же говорится – «кусок в горло не лезет». Так я вот о чём – представьте себе, что нет никакого Лероя Лютенса. Был ещё сегодня днём, потом пошёл в Москву, охваченную массовыми беспорядками, им же и инициированными (доказательства есть, кстати), и пропал. Без вести. Навсегда то есть. С концами. У нас вон сколько миллионов людей в войну без вести пропали… Когда-никогда энтузиасты-поисковики кости с медальоном или медалью с номером откопают. Тогда, значит, хоронят с почестями и имя на памятнике пишут. А так… – Ляхов тяжело вздохнул и развёл руками. – Зато появился в нашем мире… – Он внимательно посмотрел на удостоверение журналиста. – Гражданин Шеховцов Владимир Иванович, задержанный при попытке вооружённого нападения на военный патруль. Свидетелей достаточно, вещдоков тоже. Одного только телефон-фотоаппарат-ноутбука-не знаю-ещё-что со снимками воинских частей на позиции, номеров техники и прочего военно-полевому суду хватит для приговора скорого, но справедливого. Отпечатки пальцев на нём ваши, вот и достаточно. Пистолет опять же. Ваш, ваш, не сомневайтесь. У нас есть методики… Высшая мера, заменённая при конфирмации[116]комендантом Москвы двадцатью годами каторги. И вполне спокойно все двадцать лет кандалами и отзвените. На зонах таких «соловьёв», что утверждают, будто и они не они, и посадили их ни за что, вполне достаточно. Письма с жалобами дальше канцелярии лагеря не пойдут, а адвоката у вас нет и не предвидится. Поскольку суд всё-таки – военно-полевой. «Без участия сторон» и всё такое. Вернее – папка с вашим делом и приговором будет за лагерем числиться, а вам другое занятие найдётся. Мы тут решили, что идея сталинских «шарашек» совсем не плоха. Зачем заставлять высококвалифицированного специалиста рукавицы шить, если у него образования хватает Шекспира туда и обратно без словаря переводить? Это я к примеру говорю, насчёт Шекспира, – пояснил Ляхов, – можно и более актуальное занятие найти. Ну а второй вариант тоже прост и понятен, я на него уже намекал – провинциальная психиатрическая больница для лиц с чрезмерно девиантным поведением. Никаких надежд на выздоровление и даже никаких свиданий и передач, ввиду отсутствия как близких, так и дальних родственников…