Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин

— Ну, а как все-таки насчет яхты? Устроить?

— На яхту я и так могу. Меня папины знакомые обещали взять…

— Ну, тогда на крейсер. Я попробую договориться.

— Да не в этом же дело, — повторил Сандалик недавние слова. И добавил сумрачно: — А вы даже и не спросили.

— О чем?

— Ну… может, мне так и надо. Что не взяли на экскурсию…

— Нет, — сказал я, — что-то не верится. — И добавил осторожно: — Мне кажется, если бы все было справедливо, ты бы не плакал.

Сандалик подумал и вздохнул:

— Не знаю…

— А за что не взяли-то?

— Да… — начал он. Замолчал, дотянулся до ранца, выдернул из него и раскрыл дневник. Там было размашисто начертано:

"Накануне устроил безобразную драку, пытался избить товарища. Поведение 2".

Тихо свистнул я и отдал дневник. Отодвинулся, глянул на Сандалика со стороны. При коротком и непрочном знакомстве можно ошибиться в человеке, но я был уверен, что не ошибаюсь:

— Ты же никогда не лезешь первый. Как тебя довели до драки?

Сандалик затолкал дневник в ранец и устало объяснил:

— Да не было драки. Я его только пнуть хотел, да и то не дали… Ну, сил уже нет. Пристает, пристает…

Я не спросил, кто пристает, не это сейчас было главное.

— А с чего началось-то?

Сандалик нерешительно облизал губы, опять насупился:

— Может, я правда сам виноват…

— Не знаю. В чем виноват?

— Наверно, не надо было говорить, что Стрелецк — неправильное название. Получилось, что приехал откуда-то и сразу указываю… А я же просто объяснить хотел.

— Ты сначала мне объясни. Причем тут Стрелецк?

— Это весь здешний район так называется, потому что Стрелецкая бухта рядом.

— Я знаю. А почему неправильно?

— Потому что бухты перепутаны, — хмуро сказал Сандалик. Я же не виноват… Раньше Стрелецкая бухта была Казачья, а та наоборот…

— Стоп, стоп, стоп! А откуда ты это взял?

— С карты… Вот, — он снова полез в свой потрепанный ранец. И на этот раз вытащил сложенный бумажный лист — желтый и сухо шелестящий. Развернул на камне.

— Ясно, — сказал я со смесью досады и удивления. — Будь она неладна…

Это была карта Гераклейского полуострова времен Первой обороны — с Севастополем, с окрестными бухтами, с горами и балками. С русскими укреплениями, с французскими и английскими батареями и траншеями. С витиеватой надписью в верхнем углу: "Планъ окрестностей городовъ Севастополя, Камыша и Балаклавы въ 1854 и 55 годахъ. Составилъ Кор. Воен. Топ. Штабсъ-Капитанъ Мотковъ 2-й".

— Ясно, — опять сказал я. — "Севастопольский сборник", второй том… Оттуда выдрал?

— Она еле держалась… У вас тоже есть такая, да?

— Есть… А у тебя откуда "Сборник"?

— Ой, да еще от бабушки. То есть от прабабушки и прадедушки. Прадедушка много книг собирал про Севастополь.

— Моряк был?

Сандалик кивнул:

— Папа говорит, он был на миноносце командиром. Ну не самым главным, а каким-то помощником… А потом он курсантов учил. Только папа его не помнит, он еще до войны умер.

— Как же книги-то уцелели в войну? Тут такое было…

— Да, я знаю, — серьезно сказал Сандалик. — Одни развалины остались. Но книжки некоторые в погребе лежали, их бабушка туда вместе со всякими вещами спрятала… А дом разбомбили.

— И бабушка погибла? — нерешительно спросил я.

— Нет, ей повезло. Она тогда не дома была, а под старым мостом пряталась. Знаете, такой старинный мост от водопровода, на Аполлоновке?

— Знаю, конечно.

— Она вместе с папой пряталась, он тогда совсем годовалый был, у нее на руках. А потом их на эсминце в Новороссийск вывезли. Только папа этого не помнит, конечно.

Мы разговаривали, придерживая пальцами развернутую карту. И я чувствовал, что Сандалику хочется скорее сказать о главном: о путанице с бухтами и своей обиде. Но мне было все интересно, что он рассказывает. Это во-первых. А во-вторых, не хотелось его огорчать раньше времени.

— Значит, раскопали потом погреб? — спросил я.

— Раскопали… Бабушка вернулась, когда немцев прогнали. Дом был весь разбитый, а заваленный погреб — целый. Потому что он старинный был, каменный. В нем еще в ту войну, при Нахимове, от бомбежки прятались. Ну, то есть не от бомбежки, а от ядер…

— Дом на Корабелке стоял?

— Да, вот здесь. — Сандалик обрывком травяного стебля ткнул в карту. В сантиметре от голубого завитка Корабельной бухты темнела чернильная звездочка.

— Отметил? — улыбнулся я.

— Да. Там сейчас новые дома, но мне это место папа показывал. А ему бабушка… Она еще долго жила, наша бабушка, даже я ее помню. А дедушка погиб в первые дни войны, ушел — и больше ничего не известно.

— Весь ты до десятого колена здешний, севастопольский, — проговорил я чуть ли не с завистью.

— Конечно, — просто сказал Сандалик. Видно, он был уверен, что иначе и быть не могло. Он нетерпеливо, но вежливо помолчал: нет ли у меня еще вопросов? И опять ткнул стебельком в карту:

— Видите, эта бухта сейчас Стрелецкая. А здесь написано — Казачья.

— Вижу… — вздохнул я. — И на других планах видел. Только знаешь, Сандалик, наверно, это все-таки путаница.

— Почему? — он глянул недоверчиво и требовательно.

— Ну, кто ее знает почему… Слушай, пойдем куда-нибудь в тень, а? Я сейчас расплавлюсь.

Сандалик посмотрел удивленно. Ему, до костей прожаренному черноморским солнцем, жара ничуть не досаждала. Но тут же он согласился:

— Пойдемте… Ой, а вы никуда не торопитесь?

— Уже не тороплюсь, — сокрушенно сказал я. И подумал, что капитан Вихрев и Алька меня, пожалуй, поймут, но Юрос будет долго дуться и непримиримо сверкать очами.

Мы сели на скамейку в тени двухэтажного дома, недалеко от песочницы с неутомимыми малышами. Сандалик расстелил карту на коленях. И опять спросил нетерпеливо:

— А почему путаница?

— Трудно сказать. Я сам столкнулся с этим случайно, когда писал один рассказ… Может быть, это пошло от генерала Тотлебена. Слышал про него? Он в Первой обороне командовал инженерными работами.

— Ну да, я знаю! Ему памятник на Историческом бульваре.

— Да. У него про Оборону большущий труд, толстенные книги… Кстати, у вас такие не сохранились от прадедушки?

Сандалик помотал головой:

— У нас мало осталось…

— Ну ладно… Так вот, в самом начале Тотлебен перечисляет бухты в том же порядке, что здесь.