Жертва - Сол Беллоу

С площадки услышал, что кто-то идет, глянул вниз. Олби. Поднимаясь, он равномерно сжимал и отпускал перила. На последнем загибе увидал Левенталя, остановился, поднял голову и, кажется, его разглядывал. Низкий свет, пройдя по лицу до бровей и глаз, придал ему выражение голой злобы, скорее всего случайно. Вдруг Левенталю стало неловко. Но тут же он вспомнил, что кое за что Олби должен ему ответить. Да, и во-первых — он пьян? Но уже он был совершенно уверен, он чуял — нет, ни в одном глазу.

— Ну? — сказал Левенталь.

Дойдя до площадки, Олби сдержанно кивнул. Он подстригся. Волосы обегала белая сверкающая граница. Лицо блестело. Белая рубашка, черный галстук, в руке бумажный пакет. Заметив, как его изучает Левенталь, он бросил:

— На Второй авеню ухватил, в уцененке.

— Я вас не спрашиваю.

— Ну, должен же я отчитаться, — ответил он как ни в чем не бывало.

Левенталь ловил вызывающие нотки в этом ответе; их не было. Он с подозрением в него вглядывался.

— Сегодня капли в рот не брал, — сказал Олби.

— Зайдемте. Мне кое-что надо выяснить.

— Что такое?

— Не здесь; дома.

Олби отпрянул, спросил:

— Да в чем дело-то?

Левенталь вцепился ему в полу, потянул. Олби упирался, он обеими руками его обхватил и, глядя угрюмо, решительно, снова разъяряясь, втащил в квартиру, ногой закрыл за собой дверь. И стал дергать и мотать Олби. Тот снова пробовал высвободиться, Левенталь орал:

— За кого вы меня принимаете, черт вас дери?

— Да о чем речь?

— А это вы мне ответите. Не выкрутитесь.

Тот высвободил свою полу из левенталевой хватки, отскочил.

— Что за идея? — сказал удивленно, с дрожащим смешком. — Пыль решили из меня выбивать?

— До каких пор, вы думаете, я буду все это глотать? — Левенталь задыхался. — Думаете, так вам и сойдет?

— Спокойно, спокойно. — Смешка уже не было, взгляд был серьезный. — В конце концов, я рассчитываю на справедливость. Я у вас в доме, вы имеете кой-какие преимущества… Во всяком случае, извольте объяснить, в чем дело.

— А вот в чем. — Левенталь выхватил открытки. — Рыться у меня в бюро, как последний жулик и шантажист! Вот в чем дело.

— A-а, только-то? — Он вяло к ним протянул руку.

Срывающимся голосом Левенталь заорал:

— «Только-то?» Это вам так, тьфу? То вы за мной таскаетесь, вынюхиваете. Я пускаю вас в дом, а вы лапаете своими грязными руками мои вещи, суете нос в мои дела, в мои письма.

— Ну-ну-ну, а вот и неправда. Не трогал я ваших писем, и плевать мне на ваши дела с высокой горы.

— А где я это нашел? — Левенталь швырнул на пол открытки. — В халате, который вы таскали.

— Они там и были. Даже не хочется от таких обвинений оправдываться. Чушь какая-то. А потом не отмоешься.

— А это не ваше? — Левенталь взял вырезку из пачки реклам.

— Ну, откуда я знаю, что было в карманах. Но что-то было, уже когда я надел. Может, вы против, что я носил ваш халат. Простите, я…

Левенталь не позволил себя отвлечь.

— Вы хотите сказать, что не рылись в моем бюро?

Олби качнул головой в знак искреннего, честного отрицания.

— Ну а это? Это вы откуда взяли? — Левенталь ткнул в открытку Шифкарта.

— На полу нашел. Ну, тут я признаю… если я в чем и виноват, так в том, что подобрал эту открытку. Она возле вашей постели валялась. Я не имел права ее держать при себе. Может, она вам нужна. Надо было спросить. Просто я не подумал. Она меня заинтересовала. Тут разные связи возникли, знаете ли, с тем, о чем я все думаю, да все забываю.

— Вранье.

Олби молчал. Стоял и смотрел.

— Я не клал эти открытки в халат, — сказал Левенталь. — И карточка Шифкарта лежала в бюро.

Олби ответил невозмутимо:

— Раз не вы их туда положили, значит, кто-то еще. Но только не я.

— Но вы их читали! — заорал он отчаянно, и ему захотелось провалиться сквозь землю.

— Читал. — И Олби опустил глаза, как бы щадя Левенталя.

— Черт бы вас побрал совсем! — страдальчески взвыл Левенталь. — Вы не только это читали. Что еще?

— Ничего.

— Неправда!

— Нет, это все. Тут я не мог не прочесть. Я не хотел. Просто вынул из кармана и увидел, что это. В основном ваша жена виновата. Ей бы в конверт положить — такое. Я бы в жизни не стал вынимать письмо из конверта. А тут сразу не сообразил, вот и прочел. Но не так уж это серьезно, а? Ну что в ваших этих открытках такого особенного? Любая жена так мужу напишет, и муж жене. И я-то, старый женатик… другое дело, попадись они на глаза юной особе, девушке, скажем. И то сомневаюсь — где она теперь, такая невинность. И главное, наверно, для вашей жены это не очень уж важно. Такое не посылают открыткой. Было бы важно, она б запечатала.

— И все равно вы, по-моему, врете.

— Если я, по-вашему, вру, тут я ничего не могу поделать. Но я не вру. И почему не запирать бюро, раз вы мне не доверяете?

— Теперь запер.

— Раньше надо было запереть. Мало кому понравится, когда на него так наскакивают. Запирайте, запирайте. Вы имеете право выходить из себя, если у вас есть прямые доказательства, что кто-то цапает ваши личные вещи. Удовольствие маленькое. Но подобные обвинения — тоже удовольствие маленькое. Предположим, я даже лазил в ваше бюро, но зачем мне сдались эти ваши открытки?

— Зачем? Ей-богу, не понимаю!

— Что я — спятил? Не я, а вы тут неправая сторона.

Левенталь не знал, что тут можно еще сказать. Может, и не стоило лезть на стенку. Все, кроме этих юных девушек, звучало вполне вменяемо, да и девушки, если покопаться, тоже, может, не лишены смысла. Вдобавок стрижка, рубашка, и галстук, и тот факт, что он трезв, несколько меняли дело. Особенно стрижка; абсолютно другой вид. Чище лицо. Левенталя вдруг как-то отпустило; к Олби он испытывал одно любопытство. Он сел к бюро. Олби рухнул в кресло, вытянул ноги.

Несколько минут помолчали, потом Олби сказал:

— Утреннюю газету видали?

— Нет, а что? Что там такого?

— Кое-что для вас, по-моему, интересное. Про Редигера. Собственно, про сына, но и папаша упомянут. Сынок в армии, вчера произведен в новый чин. Майор он теперь.

— Ну и что?

— Да так. Сижу в парикмахерской, просматриваю газету и вдруг — фотография. Он немного работал в офисе. Самый средний мальчик. Славный… зачем мне его хаять. Такой, мальчик как мальчик; самый средний, никаких тебе звезд с неба. Мое дело десятое, то есть мне ни горячо, ни холодно. Но интересно — вот как это у некоторых получается. Кто-то, без блата, двадцать лет трубит на службе, то в одной гарнизонной дыре, то в другой, с туземками живет, потому что женитьба для него невозможная роскошь. Может, в конце концов до чего-то и дослужится, предположим, до лейтенанта. И вы меня будете убеждать, что тут не вопрос блата.