Сокровище - Жюльетта Бенцони

— А для мосье я тоже стану кумиром? Он постарается вынюхать всю правду, и это только увеличит его ненависть к королю. Даже если процесс, за которым он следит весьма внимательно, удовлетворит его, то есть парламент не посчитается с волей короля и королевы, даже тогда его следует опасаться. Я думаю, было бы лучше подождать и посмотреть, как пойдет дело. И потом, я не уверен, что захочу вернуться в Версаль и вновь надеть форму гвардейца. Джон Воган лучше служит своему государю, чем Жиль де Турнемин: у него развязаны руки, он может принимать неожиданные решения… Да и опасности, подстерегающие королей в стенах их дворцов, в настоящее время сведены до минимума: у Его Величества всегда под рукой и гвардейцы, и швейцарцы, и легкая кавалерия, все они готовы умереть по первому его приказанию. Мое же дело — граф Прованский, а он редко бывает в Версале. Да и для Жюдит будет лучше, если меня по-прежнему оставят в покойниках, хотя бы еще на некоторое время…

— Ваша молодая супруга все еще в Сен-Дени?

— Полагаю, что так. Королева дала мне знать и предупредила мадам Луизу, что Жюдит находится под ее особым покровительством. Вы ведь знаете. Ее Величество хочет подвергнуть мою жену длительному испытанию. Исходя из серьезности совершенного Жюдит преступления я не смею возражать, как бы мне тяжело ни было. По крайней мере, она в безопасности.

— Да! Все устроится к лучшему, тем более что вы, кажется, не слишком страдаете от одиночества…

— Что вы хотите этим сказать?

— Одна исключительно красивая дама очень вами интересуется, и это не осталось незамеченным, несмотря на всю вашу осторожность. Взгляните, с другой стороны зала кто-то в кокетливой шляпке с голубыми перьями пытается привлечь ваше внимание.

Жиль посмотрел туда, куда указывал палец Бомарше, и узнал госпожу де Бальби. Она вместе с другими нарядными дамами и мужчинами занимала места, специально оставленные для парижского бомонда и семей судей. Анна рассматривала зал в лорнет, словно находилась в театре, а не в зале суда. Жиль улыбнулся ей, но вскоре движение на трибунах отвлекло его внимание. Анна была обожаемой любовницей, он любил ее тело, ее науку сладострастия, ее веселость и непосредственность, иногда возле нее он начинал мечтать о жизни, в которую Жюдит никогда не входила…

Но его сердце еще не научилось произносить другое имя.

Зал наполнялся людьми, яркие лучи утреннего солнца придавали ему праздничный вид, радостно играли на позолоченных головках купидонов, скользили по летним туалетам дам и светлым одеждам мужчин.

— Этот судебный процесс — большая глупость, — ворчал Бомарше. — Королева просто сошла с ума. Если суд не согласится с тем, что сейчас изложит прокурор, то есть примет решение, не отражающее монаршью волю, то король будет осмеян, а королева унижена.

— Но почему вы сомневаетесь в решении суда? Парламент одобрил патентные грамоты и теперь должен им следовать. Факты доказаны, суд лишь определит меру оскорбления королевского Величества.

— Совершенно с вами согласен! Вся эта авантюра: мошенничество, покупка колье, подделка писем — удалась только потому, что супруги де Ла Мотт имели наглость уверить господина де Рогана в том, что королева Франции, жена короля, назначает ему свидание в Роще Венеры, а он, со своей стороны, осмелился им поверить — вот в чем преступление, и за него виновные должны понести наказание. Другое дело, что господа из парламента не любят Версаль и на них оказывается сильное давление… Что они решат? Но посмотрите, кто это?

В зал вошла небольшая группа людей, человек двадцать, траурная одежда которых не могла скрыть их гордую осанку, а печаль не смягчила надменные лица. Они медленно двигались по проходу между рядами стульев, и на их пути смолкали разговоры, шутки и смех. Судебные исполнители внезапно вспомнили о своих обязанностях.

— Семейство де Роган, — пробормотал кто-то.

Да, это было семейство де Роган: принцы, принцессы, маршал и даже архиепископ, они пришли, чтобы поддержать первосвященника Франции, которого сегодня банда судейских крючкотворов будет судить по воле короля. Шурша длинными черными шелковыми одеждами, эти люди, с гордостью повторявшие девиз Роганов «Королем быть не могу, принцем не хочу, я Роган», выстроились с двух сторон прохода и безмолвно ожидали тех, от кого отныне зависела честь их древнего Рода.

Часы Дворца Правосудия пробили шесть, и появились судьи. Они шли длинной цепочкой: красные, черные мантии, белые высокие парики… Роганы в едином порыве преклонили перед ними колени.

— Впечатляюще, — прошептал Бомарше. — Судьи будут тронуты. Ведь в их руках член одной из самых известных семей Европы, такое величие — с одной стороны, такое ничтожество — с другой.

Жиль не смог скрыть гнева, смешанного со стыдом. Его бретонская кровь закипела, противясь унижению, выпавшему на долю этих принцев, самых достойных, которых когда-либо знала Бретань.

Но судебное заседание уже началось. Председатель д'Алигр занял свое место и приказал начать последний допрос обвиняемых.

Посередине зала поставили низкую скамью из неотесанного дерева, на ней должны были сидеть вызываемые преступники. Эта скамья уже была признаком позора и осуждения, для многих от нее начиналась дорога на эшафот. Ее называли «селеттой».

Первым вызвали секретаря-любовника госпожи де Ла Мотт, негодяя Рето де Виллета, Турнемин не раз сталкивался с ним и давно уже сложил о нем свое мнение. Всегда элегантно одетый, он и сейчас не изменил себе: аккуратный, лживый, бесчестный и изворотливый, он пытается очаровать судей и публику изысканными манерами. Хотя все фальшивые письма королевы вышли из-под пера этого фальсификатора, он согласился признать лишь то, от чего он уже никак не мог отвертеться. Он признал, что написал на контракте о покупке колье слово «Одобряю» и поставил подпись «Мария-Антуанетта». Потом он начал длинно и бессвязно обвинять кардинала и заливаться слезами раскаяния…

— Если этот мерзавец не будет повешен или приговорен к галерам, я его убью собственными руками! — гремел Турнемин.

— И не мечтайте! — оборвал его Пьер-Огюстен. — Он получит по заслугам. Автор фальшивых писем королевы достоин… Но тихо! Вот и героиня!

Действительно, следом за Рето появилась Жанна де Ла Мотт, и по залу пробежал легкий шепот.

Одетая с большой элегантностью в платье из серо-белого сатина с черной бархатной оторочкой, в короткой муслиновой накидке, обшитой прекрасными кружевами, и с поясом, расшитым бисером, она несомненно затмевала своей красотой многих присутствующих дам. На голове у нее была большая черная бархатная шляпа, украшенная черными кружевами и бантами, ее темные волосы, искусно уложенные и припудренные, поднимались в высокой модной прическе.

Эта женщина настолько была похожа на Жюдит, что у Турнемина сжалось сердце. Он закрыл глаза и старался больше не смотреть на нее. Войдя в зал, Жанна громким голосом объявила, что маскарад был устроен, чтобы разоблачить плутовство кардинала. На вопрос аббата Сегье, одного из судебных советников, чем она может доказать свои слова, графиня с редким бесстыдством отвечала, что могла бы показать и письма и записки, подтверждающие интимную связь королевы и кардинала, но теперь это невозможно, так как кардинал в момент ареста через своего секретаря уничтожил содержимое некоей шкатулки, хранившейся в его кабинете. Допрос длился долго, наглое поведение Жанны явно не нравилось публике, и, когда ее увели, все вздохнули с облегчением.