Вампиры замка Карди - Барон Олшеври-младший

Кровь девочки покажется всего лишь игристым молодым вином, когда ему удастся попробовать кровь этой женщины — кровь, подобную драгоценнейшему коньяку столетней выдержки, позабытому в дальнем углу винного погреба, случайно найденному, поданному к столу в золотых кубках, вовсе не предназначенных для коньяка, потому что коньяк следует пить малыми порциями…

Граф почувствовал трепет вожделения, пробежавший по его телу.

До утра оставалось еще много часов.

И он пошел искать женщину.

Ярко горели во тьме серебряные решетки на окнах замка. Страшное, жгучее серебро… Тщетная предосторожность!

По первому же безмолвному требованию вампира, часовые сами открывали ему двери… И тут же забывали о проскользнувшей мимо них тени.

Повинуясь странному чувству, граф сначала навестил библиотеку. Он нашел все книги, которые брала эта женщина. Гете, Гейне, Шекспир… Двое из трех запрещены нынешним немецким правительством. Какая глупость! Зачем жить, если ты не читал ни Шекспира, ни Гейне? А она рисковала, читая эти книги… Понимала, что рискует, боялась, но все-таки не смогла уступить соблазну прочесть их. Не в первый раз, должно быть… Никто не стал бы рисковать ради Шекспира, если бы не читал его раньше.

Да, Шекспир…

Когда-то он сам любил Шекспира.

…Просто войти к ней в комнату? Заставить ее открыть дверь?

…Или лучше вызвать ее в сад?

Да, лучше в сад.

Там спокойнее.

Лизе-Лотта услышала этот зов во сне.

Голос был бесконечно родным и любимым, а зов — таким желанным… Она не могла устоять.

Она выскользнула из постели и пошла: босиком, в ночной рубашке, даже не накинув халат.

Часовые, мимо которых проходила Лизе-Лотта, казались какими-то неживыми, словно манекены. И они ее не замечали. Не пытались остановить. Тем лучше для них: сейчас Лизе-Лотта растерзала бы любого, кто бы попытался остановить ее.

Она шла на зов, звучавший где-то в глубине ее сердца… Или в мозгу? Во всяком случае, слух здесь был не при чем. Она не просто слышала — она чувствовала этот зов всем своим существом: душой и телом!

Она спешила.

Она чувствовала: это зовет ее Джейми. Он вернулся, чтобы жениться на ней и увезти ее в Лондон. Он стоит там, такой же юный и хрупкий, каким она его запомнила, и она тоже снова юная девочка с косами до колен, и не было всех этих страшных лет, ничего не было, только сон, и Джейми вообще-то никуда не уезжал, просто он наконец-то решился сделать ей предложение! Она должна спешить, Джейми даст ей понимание и радость, о которых она давно забыла…

Потом она поняла, что это не Джейми, а Аарон. Он по-настоящему любит ее. Всегда любил. Так сильно, как никто в этом мире. Он пришел сказать, что на самом деле не умер. Он перехитрил своих палачей. Он жив. И Эстер жива. Они уедут все вместе. И Михеля возьмут. И будут жить большой семьей. Да, они снова будут счастливы… Аарон — мудрый, сильный, заботливый — он ждал ее, чтобы заключить в свои объятия! Она должна спешить, Аарон даст ей защиту и нежность, без которых она так долго жила…

Когда она вышла в сад, и зов сделался четче, она осознала, что не Джейми и не Аарон — откуда им здесь взяться? — это Курт зовет ее! Ей бы надо испугаться, как всегда, когда она сталкивалась с Куртом… Но Лизе-Лотта почувствовала, что он изменился. Вернее, не менялся вовсе, никогда не менялся. Нет, он не стал чудовищем с похотливым ртом и жесткими руками… Он был все тем же милым, романтичным, застенчивым мальчиком, так пылко любившим ее, так горячо мечтавшем ее защищать! Она должна спешить, Курт даст ей любовь и страсть, которых она никогда не знала…

И она поспешила в объятия незнакомца, и упала к нему на грудь, и он поднял ее, оторвал от земли, и коснулся ее губ своими ледяными губами, и отчего-то ей стало страшно, хотя у него была улыбка Джейми, у него были руки Аарона, у него были глаза Курта — но почему он был такой холодный?

Лизе-Лотта обняла его, прижала его голову к своей груди, пытаясь согреть… И застонала от внезапно охватившей ее страсти.

Никогда, никогда прежде не хотела она, чтобы мужчина сжал ее в объятиях, целовал, овладел ее телом! Она знала, что этого следует хотеть, но… не хотела. Даже с Джейми. Даже с Аароном. Она просто уступала его страсти и радовалась тому, что может давать наслаждение своему мужу… А потом, когда Курт надругался над ней, после того, как он был так жесток, так груб — она уже больше ничего, никогда не хотела, лишь бы не касались ее больше чужие руки, чужие губы… Она и поверить не могла, что захочет этого снова!

Она забыла обо всем — об унижениях, о боли, о страхе, бесконечно терзавшем ее душу, она забыла о Михеле, забыла об утрате тех, кого она так любила, забыла даже о своих остриженных и не желавших отрастать волосах… Только одно имело значение сейчас: их близость. Его объятия. Его поцелуи, обжигавшие ее, как лед.

И никогда она не стонала от страсти, не извивалась так в объятиях мужчины, как сейчас!

Она хотела его! Скорее, скорее!

Возьми же меня! Мою кровь, мою жизнь, мою душу!

И когда он приник поцелуем к ее шее, такая боль пронзила все ее тело, такая боль, какой она не ведала прежде, какой она не могла себе представить, и боль эта была белым огнем, от которого вскипела ее кровь, и боль эта была наслаждением, высоким и чистым. Боль-наслаждение, наслаждение болью — прежде Лизе-Лотта не поверила бы, что такое возможно — а теперь боль и наслаждение заполняли ее тело, ее душу, ее разум, вытеснив все прочее, лишнее, и все казалось теперь прочим и лишним, главным было это чувства, эта белая вспышка, длившаяся и длившаяся, становившаяся все сильнее, эта пульсация боли, этот экстаз наслаждения, уводивший ее все выше, и выше, и выше, с каждым ударом сердца… А сердце билось все быстрее, так быстро, что Лизе-Лотте казалось — она не выдержит сейчас, она уже не может дышать, она задыхается, но лучше было задохнуться, чем утратить этот белый огонь, эту радость, эту боль!

И она из последних сил цеплялась за плечи мужчины, приникшего к ее шее в долгом-долгом поцелуе.

Она отдавалась ему так, как не отдавалась никогда, никому.

Она хотела принадлежать ему полностью, она хотела, чтобы он не просто взял ее — а потом отпустил, как берут и отпускают мужчины… Она хотела, чтобы он взял ее навсегда, выбрал полностью, вычерпал до последней капли. Стать частью его, раствориться в нем, в этом белом огне…

Она хотела этого, она действительно этого хотела!

Он нужен был ей… С ним она позабыла все свои страхи… Он мог защитить ее по-настоящему, он мог избавить ее…

Избавить от жизни!

Да, да, да! Она хотела этого!

— Возьми меня… Возьми мою жизнь! — шептала Лизе-Лотта, пока граф пил ее кровь: сначала — большими жадными глотками, потом — медленно смакуя, потом — и вовсе по капле… Чтобы продлить удовольствие.