Навозный жук летает в сумерках… - Мария Грипе

Через несколько минут Эмильсон с двумя напарниками уже направлялся в Гётеборг.

Говорить с напуганными людьми всегда трудно. Особенно если они сами не знают, чегобоятся. Они все отрицают, так как уверены, что им что-то грозит.

Давид нашел Натте у реки. Он ходил по берегу и что-тоискал в камнях, наверное, тайком ловил раков. Сезон ловли раков еще не начался, поэтому Натте решил, что его застукали. Он стоял, спрятавшись за свисающую ветку, и вертел в руках фонарик.

В общем, он был недоволен тем, что Давид заговорилс ним, и попросил оставить его в покое.

Давид решил идти напрямик.

— Натте, — сказал он, — как-то вечером, примерно месяц назад, я вас встретил на Лобном месте. Помните?

— Нет, — Натте повернулся к Давиду спиной: ничего он не помнит, и разговаривать ни о чем не собирается.

— Натте, вы бы лучше послушали меня, вместо того, чтобы все время отвечать «нет». Мне нужна ваша помощь. Будьте любезны, выслушайте меня.

Натте не отвечал. Он недоверчиво смотрел на Давида. Давид продолжил:

— Вы мне однажды рассказывали, что в детстве ходили с отцом в Селандерское поместье…

— Нет, это все неправда! Мы никогда там не были! — яростно отнекивался Натте. Но Давид не обращал на это никакого внимания.

— И вы сказали, что отец у вас на глазах распилил на две части большую деревянную куклу. Вас это очень напугало.

— Нет, нет, все это вранье! Я ничего об этом не знаю.

— Во всяком случае, вы так сказали, — спокойно ответил Давид. — Натте, на самом деле эта кукла — деревянная статуя. И распилили ее не поперек, как я понял из вашего рассказа, а вдоль, то есть сверху вниз, так что получилось две половины.

— Чушь! Ну, все, — Натте развернулся и попытался уйти, но Давид пошел за ним и решительно продолжил:

— Нет, Натте, это не чушь. Одну половинку прикрепили потом на лестнице в Селандерском доме, но где-то месяц назад вы по заданию фру Йорансон ее сняли. После чего заделали колонну и закрасили зеленой краской.

— Ты с ума сошел! — завопил Натте. — Ты врешь так, что и сам поверил в свое вранье! Я с такими, как ты, не разговариваю.

— Когда вы были в поместье, — упрямо продолжал Давид, — вы случайно разбили цветочный горшок. Зная, что в этом доме к цветам особое отношение, вы испугались, выбежали на кухню и спрятали горшок на дне мусорного ведра.

— Откуда ты знаешь?

Голос у Натте дрожал от страха. Он испугался еще сильнее, когда понял, что проговорился.

— Знаю, — спокойно сказал Давид. — Я знаю все.

— Я обещал молчать… Но я был уверен, что посадят за это именно меня. Я так и знал.

Натте был в ужасе, но Давид пытался успокоить его. Никто его не посадит. Он ни в чем не виноват. Он просто выполнял свою работу и никакого отношения к статуе не имеет.

Натте слушал недоверчиво, хотя Давид изо всех сил старался убедить его, что он не виноват. Было заметно, что старик растерян.

— Это страшная статуя, — сказал он. — Не надо мне было с ней связываться. От нее одни неприятности, одни несчастья…

Успокоить Натте было невозможно. Давид повторил, что опасаться нечего, но понимал, что лучше всего оставить старика в покое. Он узнал, что хотел.

Анника — тоже.

Мама сначала не могла вспомнить, кто покупал зеленую краску, наждачную бумагу и табак, ведь прошло столько времени. Табак мог купить кто угодно. Но когда Анника упомянула Натте, мама сразу все вспомнила. Точно, Натте действительно пару недель назад приходил в магазин. Он действительно покупал краску и попросил выписать чек. Маме это запомнилось, потому что, спросив про краску, он как-то смутился, и маму это немного озадачило.

— Как будто ему стало стыдно, что он купил банку краски! — сказала мама.

Давид серьезно кивнул, когда Анника рассказала это.

— Да, Натте можно только пожалеть, — вздохнул он. — Похоже, нелегко ему пришлось в жизни…

Они вышли на улицу. Был вечер, и Давид собирался домой. Сегодня отец остался дома, и они хотели вместе поужинать. Сванте почти закончил свою сюиту, получалось неплохо, и это стоило отметить. Они иногда устраивали небольшие праздники, когда работа особенно удавалась.

Давид вытащил из кармана маленькую щепку. Понюхав, он протянул ее Аннике. Анника тоже понюхала.

— Надо же, сколько лет этой деревяшке! Три тысячи… — мечтательно сказала она.

— Интересно, что это за дерево? — спросил Давид. — Краевед сказал, что это может быть сикомор, акация или завезенный кедр.

— Мне кажется, акация — это название звучит красивее всего. А ты как думаешь?

— Не знаю… Спрошу сегодня у папы. Он в этом разбирается.

Несколько часов спустя, когда они с отцом пили послеобеденный кофе, Давид показал отцу деревяшку. Он не сказал, откуда она и что на самом деле это щепка от трехтысячелетней статуи, а просто спросил, что это за порода дерева.

Папе достаточно было только взглянуть на нее.

— Это? Это дуб, — сказал он.

— Нет, не дуб, — возразил Давид. — Этого не может быть.

— Дай-ка! — Сванте рассмотрел деревяшку повнимательнее. — Конечно, дуб! — повторил он. — А что? Почему тебе это кажется странным?

— Ты уверен?

— Да-а. Ты что, думаешь, я не узнаю дуб?

Не может быть! Давид вскочил со стула. Он не мог усидеть на месте. Если статуя сделана из дуба, то это значит… Значит, она…

Давид помчался звонить Аннике.

Анника была в ванной, и Давиду пришлось говорить с Юнасом. Он рассказал о щепке, о том, что это не сикомор, не акация и не кедр, как говорил Ульсон, а обыкновенный дуб.

Впервые в жизни Юнас не нашел, что ответить.

— Алло! Ты где? Э-эй! — крикнул Давид.

Нет, Юнас не повесил трубку, он едва мог говорить. Какая неприятность! Ведь он уже… Что же ему делать?

— Да, вот так, — сказал Давид. — А значит…

— Что? — прошептал Юнас.

— Что статуя, скорее всего, поддельная, — ответил Давид.

Что тут еще скажешь? Они повесили трубки.

Юнас так и остался сидеть… Он понимал: сейчас у него нет выбора. Сделать это, безусловно, непросто, но это вопрос чести. Тут потребуется мужество! А вдруг есть еще какой-то выход?

Он взял «салмиак» и задумался.

Нет, другого выхода нет. Нужно немедленно звонить Йерпе!

Было около десяти. В «Смоландском курьере» материалы готовили к печати. Самое горячее время! Линку пришлось задержаться на работе. В его контракте это никак не оговаривалось, поэтому Линк злился, но, понимая всю важность дела, остался в редакции.