Путеводитель по англичанам - Дэвид Бойл

Английская кухня за десятилетия своего существования заработала не лучшую репутацию, но ее абсолютное дно — за исключением разве что похлебки, которой кормили Оливера Твиста, — это школьный обед. В нем капуста или морковь обыкновенно разварены до полной неузнаваемости, а овощи, попав в руки к школьным поварихам, хирургическим путем освобождаются от любых намеков на вкус и цвет.

Известны случаи, когда взрослые мужчины начинали плакать, вспомнив неотвратимо надвигающийся пудинг из тапиоки и как они сидели перед тарелкой с остывающим пудингом в безнадежном ожидании чуда, которое могло бы сделать его хоть сколько-нибудь съедобным. Тем временем школьный день шел своим чередом, и следы растоптанного множеством ног горошка и картофельного пюре засыхали на школьном полу.

«Будешь сидеть здесь, пока все не съешь» — в этой фразе заключено наиболее отвратительное проявление толерантности к нечестивым порождениям кулинарных опытов. Конечно, вы не должны были это есть.

О, эти тоненькие, худосочные кусочки мяса, тошнотворный соус, разваренный насмерть картофель. Одна только мысль об этом может вернуть вас в прошлое: вы снова в начальной школе, на календаре — четверг, на часах — час дня. Воспоминания уносят поколения англичан на десятилетия назад, и мы словно наяву чувствуем запах погибающей в муках капусты.

Но не будем забывать и о другом элементе школьного обеда, существовавшем до того, как правительство в своей бесконечной мудрости решило закрыть школьные кухни и заменить обеды готовыми твизлерами из индейки, доставленными на грузовике за 200 миль от крупного поставщика, который при ближайшем рассмотрении оказывался благотворительной организацией, снабжающей пищей бездомных. По крайней мере, раньше мы получали плотный обед.

В английском школьном обеде есть один элемент, вызывающий почти эротические ощущения, — это пудинг. Огромный ломоть пудинга, дымящийся на тарелке под толстым желтым слоем сладкого соуса, — плотное тяжелое тесто, в котором тают огромные куски нутряного сала, с шоколадом, джемом или сушеной смородиной. Его благоухание обладало такой силой, что люди много лет спустя продолжают с нежностью вспоминать его, особенно долгими зимними вечерами.

Английская еда во многом похожа на английскую религию — и, может быть, на английскую романтику: она потрясающе, вопиюще заурядна. Но, вероятно, именно в обыденности и заключается секрет ее очарования.

Фасолевый суп с хлебом; пудинг с патокой.

«Жаба в яме», картофель и хлеб.

Баранья похлебка и пудинг на сале.

Рыба и картофельный пирог.

Пудинг с изюмом.

Меню школьных обедов, 1906

Британский журналист силен,

Не соблазнится взяткой он —

Он просто так, от всей души

Вас обмакнет в грязь по уши.

Так написал в 1930 году Гумберт Вольф, британский гражданский служащий и поэт итало-немецкого происхождения, имея в виду один из парадоксов английской жизни — разницу между газетными писаками и пропагандистами, бурное развитие феномена, который мы сегодня называем бульварной прессой, или таблоидами, и глубокое неодобрение, которое их всегда сопровождало.

Этот парадокс зародился по меньшей мере в 1662 году: первой жертвой знаменитого Лицензионного акта стал Джон Твайн, отказавшийся выдать имя автора антироялистского памфлета, напечатанного в его газете. За это Твайн был приговорен к повешению, четвертованию и потрошению — страшное наказание за публикацию жалкого пасквиля. Но традиция просуществовала до 1961 года: во время разбирательства по делу шпиона Джона Вассала двух журналистов посадили в тюрьму по решению военного трибунала под председательством премьер-министра Гарольда Макмиллана за то, что они отказались назвать свои источники.

Даже самые рафинированные англичане не выбирают выражений, когда речь заходит об этой змее, пригревшейся на груди и угрожающей рассказать о них простому народу все без утайки. Раньше такие издания называли «грошовыми страшилками», сейчас их зовут бульварной, или желтой, прессой. Слово «таблоид» появилось сравнительно недавно. Вместе с ними на свет появился особый язык, незатейливый и будоражащий. Кроме того, они вызвали к жизни новый стиль газетной верстки — для примера можно взглянуть на работу Хью Кадлиппа в Daily Mirror в 1960-годах и стиль, разработанный Ларри Лэмбом после того, как его босс Руперт Мердок перекупил газету Sun в 1969 году.

Это был кричащий, агрессивный, бросающийся в глаза стиль.

— Что это такое? — спросил Мердок, указав на белое поле вокруг заголовка, когда первый тираж его газеты вышел из типографии.

— Это художественное поле.

— Не знаю, насколько это художественно, но это определенно угробило без толку кучу деревьев.

Таблоиды всегда стремились приобрести политический вес, продолжая традиции английского популярного журнализма с тех пор, как лорд Нортклифф начал выпускать в 1900 году газету Daily Mail. Лорд Бивербрук (канадец) сумел многого добиться в этой области во время двух мировых войн, а Сесил Кинг со страниц газет группы Mirror прямо высказывался за насильственный захват власти — в 1969 году он адресовал Гарольду Вильсону заголовок «Ну хватит!» (впрочем, его отговорил лорд Маунтбаттен). В свою очередь Мердок (гражданин Австралии, затем США) не нуждался ни в каком захвате власти, поскольку каждый политик, имевший хоть каплю амбиций, и без того приходил к нему на поклон в поисках известности.

Однако именно феномен таблоидных заголовков определенным образом суммирует все вышесказанное. «Допрыгался», — написал в 1982 году редактор Sun Келвин Макензи на первой полосе, когда аргентинский крейсер «Генерал Белграно» был потоплен английской подводной лодкой. Через некоторое время газета одумалась, и заголовок решили изменить на «2000 аргентинцев на корм рыбам?», что было в общем-то немногим лучше. Поэтому нет ничего удивительного, что «допрыгался» время от времени снова всплывает в газетных историях.

Откровенно дурной вкус всегда составлял суть и смысл таблоидных заголовков. В 1990 году один из заголовков Sun гласил: «158 градусов: месячные близнецы зажарились до смерти под электрическим одеялом».

В своем бестселлере «Костры амбиций» (1987) американский писатель Том Вулф вывел фигуру английского репортера Питера Феллоу, внештатного корреспондента в Нью-Йорке — человека с долгими перерывами на обед и еще более долгим похмельем. Его образ при всей своей карикатурности был настолько типичен, что практически каждый представитель английской прессы в Нью-Йорке счел, что Феллоу списан именно с него. Но ключевой момент заключается в другом: чтобы придать своей истории достоверность, Вулф должен был создать именно английского журналиста.

Какое-то время таблоидный стиль хорошо работал в США (см. роли Джека Леммона и Уолтера Маттау в «Первой полосе», 1974), однако ему было далеко до завораживающего бесстыдства английских таблоидов.