Город - Дэвид Бениофф

Он окинул взглядом бесстрастные лица и добродушно пожал плечами:

— Но к чему нам праздные разговоры? Вы же костьми правду чуете — это самое главное. Нашим народам вовсе не нужно воевать. У нас есть общий враг.

Он махнул солдату, и тот взял с деревянного поддона возле стула кипу газет и раздал пятерым сослуживцам. Те пошли по рядам, вручая газеты пленным. Мне досталась «Комсомольская правда», Вике и Коле — «Красная звезда».

— Я знаю, понять это трудно — после стольких-то лет пропаганды. Но поверьте, это правда: германская победа станет победой русского народа. Если вы не понимаете этого сейчас, то скоро поймете, и ваши дети вырастут с этим знанием.

От закатного солнца на земле лежали наши огромные тени. Эсэсовцу самому нравилось себя слушать — ему нравилось и что он говорит, и какое впечатление производят на нас его слова. По-русски он излагал грамматически правильно, хотя акцента не скрывал. Интересно, где он выучился языку? Может, родился в колонии фольксдойчей где-нибудь под Мелитополем или в Бессарабии. Он взглянул на три мелких облачка в вышине — многоточие в серебристом небе.

— Обожаю эту страну. Очень красивая. — Он опустил голову и еще раз пожал плечами, как-то смущенно. — Вот вы думаете: это все разговоры, а у нас-то война идет, верно? Правда, друзья мои, в том, что вы нам нужны. Каждый из вас послужит доброму делу. Сейчас вы держите в руках экземпляры печатной лжи вашего прославленного режима. Сами знаете, насколько честны с вами были эти газеты. В них писали, что войны никогда не случится, — и вот пожалуйста. Вам говорили, что немцев вышвырнут с советской земли к августу, а скажите мне… — он театрально поежился, — сейчас, по-вашему, август? Но это ничего, ничего. Пусть каждый вас прочтет вслух один абзац. Те, кого мы сочтем грамотными, поедут с нами в Выборг. Я вам обещаю трехразовое питание, а вы нам будете переводить документы оккупационного правительства. Работать в отапливаемом здании! Ну а те, кто не сможет, что ж… У них работа будет немножко труднее. Я не бывал на железоделательных заводах Эстонии, но слыхал, что работать на них опасно. Но и там еда будет получше, чем те помои, которыми вас кормит Красная армия. А чем питается последние месяцы гражданское население, мне даже представить страшно.

Кое- кто из крестьян постарше застонал и закачал головами, переглядываясь, пожимая плечами. Айнзац кивнул переводчику — и экзамен начался. Чтобы судить о нашей грамотности, им достаточно было услышать лишь несколько фраз. Я развернул газету. Заголовок жирным шрифтом был цитатой из Сталина: «Соотечественники! Товарищи! Вечная слава героям, отдавшим жизнь за свободу и счастье нашего народа!» Пожилые крестьяне пожимали плечами и сразу давали газеты немцам, даже не глянув. Многие колхозники помоложе пытались сложить буквы в слова. Они к экзамену отнеслись всерьез — хмурили лбы, пытались разобрать, что написано. Немцы ласково похохатывали над их ошибками, хлопали неграмотных по плечу, шутили:

— Зачем вам книжки, а? Вам бы только за юбками гоняться.

Вскоре пленные расслабились и стали перекрикиваться с друзьями и знакомыми, стоявшими в других шеренгах. Запинаясь на сложных словах, они хохотали вместе со своим поимщиками. Некоторые сочиняли на ходу — отчеты о ходе битв под Москвой, о бомбардировке Перл-Харбора. Они вполне достоверно имитировали стиль сводок советского Информбюро, которые слышали по радио. Немцам такой кунштюк, похоже, нравился. И те, и другие знали, что никого этим не обманешь.

Всякого неудачника немцы просили отойти в сторонку, влево. Первых двоечников принародное позорище несколько смущало, но чем больше неграмотных вливалось в их ряды, тем сильнее они ликовали.

— Сашка, ты тоже, что ли? А я-то думал, ты светлая голова!

— Ты глянь, глянь, как перед офицером выплясывает. Давай, давай к нам сразу, на завод работать пойдем. Чего, думал в конторе отсидеться? Не выйдет. Тока гля, как тужится!

— Васька, а до Эстонии-то дойдешь? А? Давай сюда, подтолкнем!

Грамотным хотелось произвести на немцев впечатление. Газету они читали, точно актеры со сцены. Многие не останавливались, когда им говорили, что хватит. Длинные слова произносили с нажимом и подвывая — показать, что у них большой словарный запас. Отходили вправо с гордостью, сияя, кивали образованным товарищам. Они были довольны, как все обернулось. Выборг недалеко, а работать в теплой конторе и есть три раза в день гораздо лучше, чем всю ночь сидеть в окопах и ждать минометного обстрела.

Глядя, как грамотные поздравляют друг друга, Коля закатил глаза.

— Ты посмотри на них, — пробормотал он. — Приз они хотят. Газету прочли. И смотри, какие фрицы снисходительные. Может, им первую главу «Евгения Онегина» продекламировать? Думаешь, понравится? Все пятьдесят четыре строфы оттарабанить — и отточия в придачу. Они-то думают, что у них одних в Европе — культура. Они своих Гете и Гейне что, хотят поставить рядом с Пушкиным и Толстым? Музыка — это я допускаю. Хоть и не сильно они нас обогнали, но в музыке — это да. И в философии. А вот в литературе — вряд ли.

До Коли, стоявшего слева от меня, айнзацу оставалось два человека. Меня кто-то схватил за руку. Я повернулся — Вика подалась ко мне, лицо бледное, глаза горят и не мигают, хотя в них било заходившее солнце. За руку она меня схватила, чтобы я обратил внимание, но не отпустила, когда я повернулся, а могла бы. Ну, в общем, так я подумал. Может, она меня еще и полюбит? Почему бы и нет? Ну и что с того, что я ее немного раздражаю?

— Не читай, — натренированным шепотом сказала она. Больше никто ее не услышал. Она смотрела на меня пристально: дошло ли? И мне впервые в жизни не требовались пояснения.

Айнзац, терпеливый и благодушный, как академик, слушал красноармейца, стоявшего рядом с Колей.

— «И скоро над всей Европой взовьется великое знамя свободы народов…»

— Хорошо.

— «…и мира между народами».

— Хорошо-хорошо. Направо.

Я подтолкнул Колю под локоть. Он нетерпеливо глянул на меня — ему не терпелось показать надменному фашисту подлинную русскую словесность. Я легонько качнул головой. Айнзац шагнул к Коле. Сказать я ничего не успел. Мог только со значением посмотреть Коле в глаза — может, поймет.

— А… какой прекрасный образчик степняка. Донские казаки в роду были?

Коля вытянулся по стойке смирно. Он был выше немца и несколько секунд глядел на него сверху вниз, не открывая рта. Потом:

— Не могу знать, вашество. Родился и вырос в Питере.

— Прекрасный город, прекрасный. Даже как-то жаль называть его Ленинградом. Некрасиво, а? Даже если без политики. Мне кажется, неправильно. Санкт-Петербург — звучное имя. Сколько в нем истории! Я ведь там был. И в Москве. Надеюсь очень скоро увидеть их вновь. Так, ну покажи нам, что ты умеешь.

Коля поднес к лицу газету и вперился в страницу. Сделал глубокий вдох, открыл уже рот — и рассмеялся, качая головой. Протянул газету немцу:

— Прошу прощения, вашбродь, никак не могу.