Поджигатели - Крис Клив

В общем, на другом конце Вестминстерского моста Теренс замедлил шаг и спустился слева на южный берег. Я шла за ним в десяти метрах, как послушная девочка. У подножия лестницы он остановился и повернулся, наверно, посчитал, что мы уже достаточно далеко, чтобы нас не заметили. Я подошла и встала рядом с ним. Я наклонилась к парапету, чтобы посмотреть на Темзу. Был отлив, и края реки превратились в жидкую грязь. Чумазые чайки шлепали по воде, обходя магазинные тележки и старые тампоны, торчавшие из ила.

— Наша блестящая столица, — сказал Теренс. — Не больно-то красивое зрелище, да?

— Да уж. Лучше я буду тогда смотреть на тебя.

Я посмотрела на него, и он улыбнулся. За ним было видно «Лондонский глаз», который очень медленно поворачивался, и его большие стеклянные кабинки поднимались и исчезали в облаке примерно через три четверти пути наверх, а потом опять появлялись из облака в трех четвертях пути до земли. По белым трубам колеса бежали прожилки коричневой ржавчины, оно выглядело так, как будто его бог знает сколько не красили. Наверно, сейчас денег не хватало, когда стало гораздо меньше туристов. «Лондонский глаз» был так же пуст, как река.

Теренс проследил за моим взглядом.

— Ты каталась на нем?

— Не-а.

— Пойдем прокатимся.

— Нет уж, спасибо. Если я захочу, чтобы у меня закружилась голова, я лучше залезу на верхний этаж автобуса, это гораздо дешевле.

— Да ладно, — сказал Теренс. — Где твой авантюрный дух?

— В пепле в маленькой картонной коробке, Теренс, мой авантюрный дух пришлось опознавать по стоматологической карточке.

Теренс вздохнул и покачал головой.

— Тогда пойдем, чтобы уйти с этого проклятого дождя, — сказал он. — Я прошу тебя. Мне надо с тобой поговорить.

Я сказала «ладно», и Теренс взял меня за руку, и мы пошли мимо «Аквариума» и Музея Дали, и купили билеты, очереди не было. Мы прямиком направились в кабинку и получили в свое распоряжение целый стеклянный пузырь. К нам в кабинку попытался пролезть гид, но Теренс показал ему пропуск, и тот убрался.

— Вот так, — сказал Теренс. — Чрезвычайные полномочия полиции. Их, знаешь ли, не дают кому попало. Год основной подготовки. Три года на участке. Двадцать лет повышений. Я знал, что когда-нибудь это мне пригодится.

Наша кабинка стала подниматься в воздух. Это было удивительно, у меня даже мурашки побежали по коже. Жалко, что моего мальчика тут не было. Он бы сказал: ЭТО САМОЕ БОЛЬШОЕ КОЛЕСО ВО ВСЕЛЕННОЙ? Я бы сказала: нет, милый, оно не такое большое, как руль у Бога на «астре», а он бы сказал: КАК ЭТО ОНО ПОВОРАЧИВАЕТСЯ? И я бы сказала: «Оно поворачивается, потому что его заколдовал Гарри Поттер». Мой мальчик раскрыл бы глаза и замолчал бы не меньше чем на восемь секунд.

Мы с Теренсом тоже сначала сидели молча. Мы держались за руки, и слышен был только звук капель, падавших на стекло, и электрический гул волшебного заклятия, заставлявшего колесо крутиться. Люди внизу, на Вестминстерском мосту, начали уменьшаться.

— Тесса попросила меня съехать, — сказал Теренс. — Я остановился в «Травелодже».

— Очень жаль.

— Да ничего, — сказал он. — Там не так уж плохо.

— Ты знаешь, что я хотела сказать.

— Да, — сказал он.

Он вздохнул, и перед его ртом на стекле появилось пятнышко тумана и закрыло добрую долю набережной.

— Это надолго?

— Еще не знаю, — сказал он. — Посмотрим.

— Из-за меня?

Теренс покачал головой.

— Она про тебя не знает, — сказал он. — Она не может терпеть мою работу. Говорит, что я женился на работе.

— Ну, она не так уж не права.

— Да, — сказал Теренс. — Но такой уж я, верно? Я без работы буду как Англия без пенальти. Одного без другого не бывает.

Я сжала руку Теренса, а он сжал мою, и я просто старалась думать об этом и ни о чем больше.

Колесо поворачивалось. Скоро стало видно выше крыш домов по обеим сторонам реки, и Северный Лондон весь в белом камне и деньгах, и Южный Лондон весь в грязно-коричневых кирпичных высотках. С нашего места мы видели, насколько больше тросов поднималось с северного берега, чем с южного. Как будто люди, которые сделали Щиты надежды, совсем не надеялись на Брикстон, Кэмбервелл и Льюишем.

Я крепко держалась и смотрела на восток. Я пыталась разглядеть те места, где я прожила всю жизнь. Я искала свою старую школу, и «Голову Нельсона», и Веллингтон-Эстейт, и все те улицы, где я целовала мужа и провожала сына и бросила их обоих в беде. Я напряженно всматривалась сквозь изморось, я надеялась, что с большой высоты в моей жизни будет больше смысла. Я щурилась и вглядывалась, но скоро мне пришлось бросить это дело, потому что, честно говоря, нельзя разглядеть Ист-Энд за всеми знаменитыми достопримечательностями.

Наша кабинка поднималась к облакам, и было видно, как в них исчезают верхние кабинки. Теренс как раз смотрел на Лондон своими печальными глазами, полными бесконечного города. Он покачал головой.

— Так много, — сказал он. — Так много людей. Нельзя их всех огородить забором.

— Да, такое впечатление, что ты об этом думал.

— Да, — сказал Теренс. — Мы подняли разводной мост. Но эти сволочи уже проникли внутрь. Вот в чем дело. Я мог бы назвать тебе сто способов, как они могут перерезать нас, словно котят. Они могут повалить офисные здания, как домино. Могут сделать так, что вода в реке станет красной.

Мы смотрели вниз на Темзу, коричневую и грязную, которая начинала исчезать под нами в первом слое облаков.

— Так делай что можешь. Выше головы все равно не прыгнешь, правда?

— Я просто очень устал, глупо и чертовски устал, — сказал Теренс. — Как будто чрезвычайные полномочия — это палки, которыми ворошат осиное гнездо, а моя работа состоит в том, чтобы бегать и мешать осам жалить. Этого никогда не будет. Нам всего лишь надо перестать делать некоторые вещи, из-за которых эти люди хотят нас убивать.

Потом все стало серым. Лондон исчез внизу, как дурной сон. Наша кабинка поднялась в облака.

— Теренс.

— Что?

— Может, забудем про это хоть ненадолго?

Теренс повернулся ко мне, у него был такой больной и жалкий вид, что мне просто захотелось его обнять, так я и сделала. Он обнял меня очень нежно, взяв руками за плечи, потом его руки заскользили у меня по бокам, и я потянулась вверх, чтобы поцеловать его, и вдруг у меня по лицу потекли слезы, и это были не мои слезы, а его. Я целовала его, и целовала, и расстегнула его ремень, он поднял мою юбку, и в нашей заоблачной кабинке было очень тихо и одиноко, и светил очень грустный и серый свет, он шел со всех сторон, и не было ни одной тени. В нашей кабинке была длинная деревянная скамья, и я легла на нее, и дрожала, и, когда он оказался внутри меня, я вздохнула, закрыла глаза и вдохнула его запах.