Эликсир вечной молодости - Ирина Арбенина

— Выходим! — скомандовал Богул.

Они вылезли из “газика”. Хлопнули дверцы.

— И что? — почему-то шепотом спросила Аня. — Я ничего не вижу…

Наверное, действительно ничего, кроме деревьев, не было… Но в тишине, которую не нарушал больше шум двигателя, раздавался странный жутковатый звук…

Это был скрип, исходивший откуда-то сверху.

И Ане, как в детстве, когда пугаешься всему непонятному, отчего-то захотелось вдруг зажмуриться… Она подняла голову.

Толстый сосновый сук немного надломился под тяжестью болтающегося на толстой веревке тела Немой. И потому при порывах ветра, когда мертвое тело раскачивалось, сосновый сук скверно и надсадно скрипел.

Теперь Светловой хотелось не только зажмуриться, но и заткнуть уши.

«Да что же это за территория такая “бермудская”, — с некоторым ужасом думала она, — по которой можно передвигаться, только закрыв глаза и заткнув покрепче уши?!»

Тем не менее, несмотря на “некоторый ужас”, Анна успела все-таки обратить внимание, что и друг Отарик, несмотря на свой мужественный волосатый и бандитский вид, тоже пытается заткнуть уши.

Только Богул деловито отдавал водителю распоряжения.

"Не повезет его будущим ученикам, — мимоходом и отстранение заметила про себя Светлова. — Нервы стальные — как раз для педагогической работы! Такого учителя двоечникам-мучителям кнопками под зад не пронять… Сам кого хочешь в бараний рог скрутит”.

Водитель между тем подогнал “газик” под дерево. А Богул забрался на крышу машины и принялся не торопясь рассматривать веревку, захлестнутую на шее удавленницы.

Скрип между тем продолжался.

— Да снимите же вы ее! — взмолился Отарик.

— Да, щас.., как же! — хмыкнул лейтенант. — Разбежался! А улики? Узел, веревка?.. Мне что, и посмотреть нельзя?! Что ж ты ее не снял, когда нашел? Я еще это постараюсь выяснить…

— А что выяснять-то?

— Так что ты меня, дорогой, не торопи, а то, пожалуй, я начну интересоваться, почему ты так торопишься.

— Да я.., я же.., неужели вы думаете?! — испуганно зачастил Отарик.

— К тому же, — Богул вздохнул, впервые выдав свои чувства, — ей уже не поможешь. Судя по степени окоченения, — он дотронулся до руки удавленницы и остановил раскачивание жуткого маятника, — ей уже давно не поможешь.

— Ужасно! — Светлова отвернулась.

— У тебя что, денег на квартиру нет, что ли? — набросился вдруг Богул опять на Отарика. — Почему вы в лесу-то встречались?

— Да нет, что вы… Не в этом дело, не в деньгах. Просто… Ну иногда так было удобнее. Быстрее. Пока до города доедешь… Время! А в мотеле, сами понимаете, ей неудобно. Она ведь там работает. Что хозяева скажут?!

— Ну, что хозяева скажут — это мы выясним, — сурово пообещал Богул. И уже почти угрожающе добавил:

— Мы все выясним — не беспокойся!

— Да я и не беспокоюсь, — парировал Отарик, пробуя изобразить беспечность.

Но удавалось ему это плохо.

"Насчет “выясним” — это, конечно, сильно сказано, — уныло думала Светлова. — Что уж мы там выясним? Вот это уже настоящий тупик! Немая уже теперь никогда не станет говорящей и никому ничего не расскажет. Ни доктору Горенштейну, никому. А ведь, считай, были мы с лейтенантом Богулом в двух шагах от цели. Еще немного — и, возможно, услышали бы от девушки объяснение загадок. Если это не самоубийство, то… Тот, кто это сделал, рассчитал все правильно.

Но кто это мог сделать?

Ну… Ее мог убить сам Кикалишвили. Потому что, скажем, никакие она ему часы не дарила и он все-таки причастен к этим историям с автомобилями. И все это — про часы — он наврал, чтобы выйти сухим из воды.

Был уверен, что, поскольку она немая, это сойдет ему с рук. А теперь, возможно, Кикалишвили узнал, что работа Гора подвигается, и решил девушку убрать, чтобы она не смогла его опровергнуть. Возможно, когда Светлова с Богулом в коридоре разговаривали, Отарик подслушивал.

Правда, в лесу Кикалишвили выглядел совершенно потрясенным и очень испуганным. И это все было, кажется, искренним, не сыгранным.

Или…

Как там говорил Гор? “Она была совсем маленькой девочкой, которая еще не знала, что такое “хорошо” и что такое “плохо”. А папа объяснил ей, что то, что он делает, совсем не страшно.

И в какой-то момент, скажем, года три назад, Марина Скворцова, возможно, после какого-то происшествия, ставшего дополнительным катализатором, продолжила папино “дело”… Семья маньяков!.. Кажется, наука уже выяснила, что это возможно.

Плохая наследственность? Так?

Она могла сделать это сама. Сама могла повеситься… Не смогла нести дальше, так сказать, непосильный груз вины за свои преступления.

Чушь! Не сама! Веревка захлестнута на такой высоте, что лейтенанту пришлось забираться на крышу “газика”, чтобы снять тело.

Стало быть, кто проделал то же самое до него — должен был тоже забраться на крышу машины.

Чтобы девушку повесить.

И это так очевидно и так бросается в глаза… Ну, ничего не боятся!

А почему? Хотят запугать?..

Кого? Ну, тут и к гадалке ходить не надо.

Ясно — кого!"

Вечером того же длинного дня, так страшно на рассвете начавшегося, Аня опять зашла к Туровским.

Пахло ванильными свежевыпеченными булочками. Светловой даже показалось, что они еще не знают, что случилось с Немой. Но потом Анна поняла — они намеренно… Знают. Но все равно пекут булочки. Главным образом для того, наверное, чтобы отключиться от своих мрачных мыслей.

Поэтому опять будет, как обычно, игра в подкидного дурака. Абажур. Чай…

Симпатичные Туровские и эта уютная, милая, безмятежная провинция!

Впрочем, часть этой милой, безмятежной провинции — и сбежавшая Амалечка Кудинова, и добродушная, приторговывающая детишками толстушка Осич.

Пока Туровские по-супружески дружно рука об руку хлопотали на кухне, вытаскивая противни с булочками, Светлова, несколько разнежившаяся в ванильном аромате, размышляла.

Итак, что же? Валечка и Амалечка?

Ну и что?

Допустим, в том, что Осич убирает Кривошееву, есть практический смысл. Жестокая, преступная, но логика.

Добавляем сюда Амалию Кудинову, которая, скажем, в свою очередь, убирает несчастную, подурневшую благодаря ее косметическим усилиям Айвазян. В этом тоже есть практический смысл. Опять — жестокая, преступная, но логика.

Осич — Кривошееву.