Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Цепная реакция капитуляций польских городов перед тремя русскими армиями началась 1 (11) июня. Почин положили крепости Белая и Невель. 3 (13) июня эстафету принял Дорогобуж. Почти не встречая сопротивления, центральная группировка 26 июня (6 июля) достигла Смоленска. В отличие от 1633 г. гарнизон напрасно уповал на помощь извне. Король не обладал резервами для переброски их на белорусский театр военных действий. Тринадцатитысячный легион гетмана Януша Радзивилла, хотя и порывался проскочить малыми отрядами к крепости, неизменно спотыкался о русские заслоны. Более того, «москали» контратаковали и отогнали «литовских ратных людей» далеко на запад, к Борисову, взяв по дороге Оршу, Копысь, Шклов. В ночь на 16 (26) августа состоялся штурм Смоленска. Шляхтичам посчастливилось отбиться, но успех слишком дорого стоил. Окончательно убедила поляков в бессмысленности обороны ретирада Радзивилла. 10 (20) сентября они выкинули белый флаг, и 23 сентября (3 октября) русская армия вошла в город.

Пока основные силы брали на шпагу Смоленск, северная и южная группы при содействии черкасских казаков освободили все белорусские земли на правом берегу Западной Двины и левому берегу Днепра. Ключевые города тоже. 17 (27) июня пал Полоцк, 12 (22) июля — Мстиславль, 13 (23) августа — Гомель, 26 августа (5 сентября) — Могилев. Шклов разоружился 31 августа (10 сентября). Замешкались лишь с Кричевым, Витебском и Старым Быховым. Первый открыл ворота в конце сентября. Второй 17 (27) ноября взяли после штурма. Третий устоял. Алексей Михайлович в этой кампании набирался боевого опыта под Смоленском, раскинув царский шатер вблизи цитадели 5 (15) июля. В другие места не отлучался. Впрочем, и смоленского «пороха» ему хватило, чтобы проникнуться уважением к ратному подвигу своих подданных и, что очень пригодится в будущем, научиться дорожить плодами их побед. Ну а в сентябре 1654 г. царь радостно извещал патриарха о полной виктории русского оружия, не задумываясь о том, что адресату не до восторженных реляций с полей брани. У него церковная реформа застопорилась, причем в самый ответственный момент. Однако на сей раз процесс подкосили не интриги неугомонного Неронова, а силы природы, заразившие Москву страшной болезнью — чумой.

Беда нагрянула оттуда, откуда не ждали. Никон вроде бы предусмотрел все. И фортуна святейшему как будто тоже благоволила. По крайней мере, до лета. Самая хорошая нечаемая новость весной приспела из Спасо-Каменного монастыря. Неронов чрезмерной ревностью к благочестию «достал» архимандрита Александра. До знакомства с лидером радикального движения тот сочувствовал «боголюбцам». Ссылку опального протопопа к нему в обитель почел за честь. Отца Иоанна не приютил, а окружил всяческой заботой, как самого дорогого гостя: и келью подобрал просторную, и войлок на полу постелил лучший, и слугой снабдил, а о питании и говорить нечего — «ис поварни прибавочныя ествы» приносились регулярно. Понятно, что о соблюдении «епитимий», назначенной патриархом (в хлебне муку сеять), никто и не заикался. Какая мука, когда монастырь наводнили ходоки «от всех четырех стран» (сторон света). «Многих градов люди и дворяня» шли к Неронову за праведным словом, и архимандрит Александр, вероятно, гордился тем, что его заштатное хозяйство вдруг превратилось в столицу оппозиционной России.

Правда, порядки в «столице» идеально благочестивыми не были. И пьяные водились, и постились с нарушениями, и богослужение велось не как надо. Разумеется, дотошный вождь «боголюбцев» занялся искоренением недостатков, деликатно обращая внимание архимандрита на них. Александру это не очень нравилось, но из уважения к «узнику» он распоряжался об исполнении слезных молений. В середине января архимандрит по каким-то нуждам уехал из монастыря на полтора месяца. Вернулся к 25 февраля (7 марта) и обнаружил раскол среди монахов на тех, кто постится по Неронову (с неупотреблением рыбы), и противников сего самоистязания. К протопопу примкнуло большинство, даже келарь Феодосии, почему меньшинству рыба просто не выдавалась. Александр хотел отменить произвол, да Неронов «умолил» не настаивать на «рыбном столе». И архимандрит, хозяин монастыря, тогда разнес запретное блюдо потихоньку по кельям всем желающим. На том сочувствие «боголюбцам» у него и закончилось. А образовавшееся двоевластие Александр ликвидировал 24 марта (3 апреля) 1654 г. После службы предложил монахам выбирать между Нероновым и официальными «властями», то есть пятью попами и двумя дьяконами, выступившими с архимандритом единым фронтом. Они отца Иоанна невзлюбили за вечные придирки и планы расширить их круг обязанностей. Монахи на открытый бунт не осмелились, после чего в обители возродился привычный образ жизни. Неронова, дабы больше не смущал никого, заперли в одиночной келье и никуда не пускали, даже в церковь. Несчастного келаря Феодосия, не раскаявшегося, избили и посадили на цепь.

В письме Неронова Алексею Михайловичу от 27 февраля (9 марта) есть такой пассаж: «И еще тя молю, государь, помилуй грешника. В пустыню всемилостиваго Спаса, к моим родителем, ослободи мя, плаката мою грешную душу». Судя по описанию игумена Феоктиста, рыбный скандал в Спасо-Каменном монастыре случился в субботу третьей недели Великого поста, то есть 25 февраля (7 марта) 1654 г. Не ссора ли с архимандритом Александром и понимание своей уязвимости побудили протопопа просить царя о другом пристанище? Молодой государь не откликнулся. А Никон не замедлил, прочитав «клевету» Спасо-Каменного архимандрита. Еще бы. Неронов собственными руками из друга «боголюбцев» сотворил врага (в 1655 г. Александр станет епископом Коломенским, в 1657 г. — первым Вятским епископом). Почему же не продолжить полезное начинание в ином монастыре? Только где-нибудь на отшибе московского государства, чтобы поклонники Неронова не стекались туда потоком, а конспиративная корреспонденция добиралась до адресата максимально долго. Двум этим условиям вполне отвечал Кандалакшский Рождественский монастырь, в верстах двухстах от Колы (ныне Мурманск). Туда патриарх в середине июня 1654 г. и велел перевести протопопа.

1 (11) июля архимандрит Александр получил патриарший указ, быстро собрал Неронова в путь, и 11 (21) или 12 (22) июля отец Иоанн приехал в Вологду. Здесь, во-первых, встретился с Логгином из Мурома, во-вторых, на другой день по приезде в соборной церкви произнес эмоциональную проповедь против «новых еретиков» — Никона и иже с ним. Разумеется, помощник воеводы дьяк Савва Завесин в считаные часы выпроводил знаменитость из города. Впрочем, протопоп умудрился выкроить время, чтобы написать воззвание к «царствующаго града Москвы и прочих градов и всех купно стран братии» от 13 (23) июля. А в нем завещал «боголюбцам» стоять до конца в своих убеждениях: «Возмогайте же о Господе, молю вас, в державе крепости его!»

Тем не менее ссылка за полярный круг лидера больно била по всей партии «ревнителей старины», и Никон оправданно надеялся на заметное ослабление оппозиционного нажима осенью, когда с Московского печатного двора по приходам всех «четырех стран» русской державы повезут тираж новоизданных «Служебника» и «Скрижали». Широкая презентация двух книг, в прямом и переносном смысле, последовала бы сразу за приемом патриархом «сеунчика» из главной армии с известием о капитуляции Смоленска. Что ж, «сеунчик» — стольник Юрий Иванович Ромодановский — с доброй вестью из Смоленска поскакал 23 сентября (3 октября) 1654 г. Правда, не в Москву, а в окрестности, на перехват царской семьи, два месяца кочевавшей из села в село, из монастыря в монастырь.