Парижское приключение - Элизабет Эштон

— Нет, здесь невозможно разговаривать, — раздраженно бросил Леон. — Мадемуазель Торнтон, я понял, что вы хотите сообщить мне. Надеюсь, вы будете счастливы со своим jeune homme[50]. Однако нам с вами осталось уладить два маленьких вопроса, в том числе вопрос о вашем вознаграждении. Если бы вы сейчас смогли поехать со мной, то я бы выписал вам чек.

Она открыла было рот, чтобы сказать, что чек можно выслать ей позже, но вспомнила о кольце, все еще лежавшем в ее сумочке, и закрыла рот. Вряд ли удобно отдавать кольцо здесь, когда в любой момент их могут настигнуть чьи-нибудь любопытные глаза. Ее сердце боролось с доводами рассудка, оно кричало, что нельзя позволить Леону уйти — любой повод поможет отсрочить их окончательное прощание, — и доводы сердца взяли верх.

— Я только взгляну на Колетт и спущусь, — сказала Рени. Девочка крепко спала. Рени известила мадам Дюбонне о том, что она, если это будет удобно, переночует в пансионе. Добродушная дама просияла, и Рени сдержала укоризненные слова, которые готовы были сорваться с ее языка. Мадам, конечно, поступила беспардонно, сообщив Леону о ее приезде, и непонятно, чего она добивается, но Рени не стала ссориться с ней, так как ей предстояло провести здесь еще одну ночь.

Машина Леона стояла у дверей пансиона. По дороге в Париж он был совершенно спокоен и завел пустой разговор о погоде, о политике, отпускал замечания по поводу туристов. Рени едва могла поддержать разговор. Она сидела рядом с ним, сжимая руки на коленях. В ее душе смешались самые разные чувства — и радость оттого, что она опять рядом с ним, и боль от его холодности, и негодование по поводу его нахальства.

Они были уже в Париже, но он проехал мимо Сент-Оноре.

— Месье, куда вы меня везете? — спросила Рени.

— Ко мне домой. Салон вчера закрылся.

— Ой, только не туда! — непроизвольно вскрикнула Рени. Память о вечере, проведенном в обществе его матери, больно обожгла ее.

— Почему нет? Может, вы считаете, что это неприлично? Не будьте такой старомодной, та chere. Обещаю, что не сделаю ничего такого, чего не одобрил бы почтенный месье Барри.

В его словах прозвучала насмешка, и Рени, вспыхнув, отвернулась к окну, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Надо было думать, прежде чем соглашаться ехать с ним куда-то, но разве она когда-нибудь была осмотрительной рядом с ним? Они въезжали на мост, ведущий на остров Сен-Луи.

Не прошло и месяца с тех пор, как она входила в эту комнату окнами на Сену, а ей навстречу поднималась мать Леона. Но сейчас тот вечер казался ей бесконечно далеким, ведь тогда она еще не знала, что Антуанетта жива, и в отличие от сегодняшнего дня была полна самых радужных надежд. И комната при дневном освещении совершенно не походила на ту, что Рени видела в романтическом вечернем полусвете. Сейчас она еще больше напоминала рабочий кабинет, впрочем, Леон так и воспринимал ее. Он прямиком направился к большому письменному столу, на котором царил беспорядок, опустился во вращающееся кресло, достал из кипы бумаг лист и начал что-то быстро писать. Рени стояла, глядя на его склоненную темную голову, такую родную, и сердце ее разрывалось от любви и желания. Он, не поднимая головы, велел ей присесть, и она прошла к креслам, которые стояли у высокого окна, настежь открытого навстречу небу и реке. Над каминной полкой с фотографии торжествующе улыбалась Антуанетта в свадебном венке. Рени подумала, что, вероятно, она очень скоро наденет такой же для Леона. Она порылась в сумочке и достала кольцо.

Леон встал и подошел к ней, протягивая ей конверт.

— Вот чек. Вы можете получить деньги в Лондонском банке, у Себастьенов там счет, — сказал он.

Рени машинально взяла конверт.

— Спасибо, месье, — она протянула ему кольцо. — Я должна вернуть вам это. Мне следовало сделать это раньше.

— Что это? — он непонимающе смотрел на него. — Ах да, помню. Может, вы оставите его у себя, Рени? Мне бы хотелось, чтобы оно было у вас. Да я и должен вам кольцо.

— Я не могу. Это слишком дорогой подарок, — она положила его на стол. Она никогда не смогла бы объяснить Барри происхождение этого кольца. Камешки блеснули на солнце.

— Наверное, вам понадобится рекомендательное письмо, — предложил он.

— Спасибо, месье, не нужно. Я говорила вам, что собираюсь оставить эту работу.

— Жаль.

И это все, что он мог сказать ей? Ее сердце разрывалось, она едва держалась на ногах.

— Если это все, то я могу идти, месье?

— Сначала вы должны выпить со мной. Он нажал на кнопку звонка.

— Колетт, наверное, уже беспокоится.

Не было никакого смысла затягивать это мучительное прощание, но ей не хотелось уходить, — вряд ли она когда-нибудь снова увидит его.

— Она проспит еще несколько часов.

В комнату вошла жена консьержа. Это была толстая старуха; тяжело дыша, она недовольно ворчала, что ей приходится подниматься так высоко. Леон что-то сказал ей, и когда в руке старухи оказалось несколько купюр, на ее морщинистом лице появилась улыбка.

— Oui, monsieur[51], я мигом.

— Только заплати — и тебя обслужат, — мрачно бросил Леон вслед старухе.

Он стоял, прислонившись к оконному проему, и смотрел на маслянистый блеск воды. Рени украдкой поглядывала на него, стараясь в эти последние мгновения запечатлеть в своей памяти каждую черточку столь дорогого ей лица. В старой, обшитой деревянными панелями квартире было очень тихо, и они оба вздрогнули, когда прозвучал гудок парохода. Леон повернулся к ней и посмотрел на нее знакомым вопросительным взглядом, и она, не выдержав этого взгляда, опустила глаза.

— У вас красивые глаза, — сказал он. — Такие выразительные. Но по ним никогда нельзя понять, что вы думаете на самом деле. Они не раз вводили меня в заблуждение.

— Может, это и не так плохо, — ответила она, почувствовав странное облегчение. Ей слишком часто приходилось опасаться, что она выдает себя.

Он вздохнул, снова отвернулся к окну и стоял так, пока в комнату не вошла старуха. Она принесла им выпить — какой-то напиток янтарного цвета в высоких бокалах со льдом.

Он, продолжая стоять, поднял бокал и сказал:

— Bon voyage, Рени, et bonne chance![52]

— Спасибо, месье.

Вновь повисло молчание; Рени, чтобы нарушить его, спросила как можно более небрежно:

— А вы, месье, куда-нибудь поедете? Он пожал плечами.

— Да, несколько дней в Шатевю, а потом снова возьмусь за работу. Все, что у меня остается, это работа.