Чертова дюжина Путина. Хроника последних лет - Андрей Пионтковский

возрастет до критического уровня».

3 июля 2013 года

Моим самым популярным текстом остается новогодний пост «Почему Путин уйдет в 2013 году». На разных ресурсах его прочли тогда более 200 000 человек. Половина 2013 года прошла, и пора выступить с промежуточным отчетом.

Изменилась ли моя точка зрения? Нет. Моя уверенность опирается на методологическую базу предложенной мною теории эволюции авторитарных режимов.

Любой, даже самый жестокий, авторитарный режим не может опираться исключительно на насилие. Недаром и сталинская, и гитлеровская диктатура придавали такое огромное значение своему идеологическому, вернее мифологическому обеспечению, на ниве которого расцветали гениальные Сергей Эйзенштейн и Лени Рифеншталь.

Генетической матрицей каждого авторитарного режима является некий системообразующий миф, обольщающий на какое-то время значительную часть общества. Жизненный цикл режима — это продолжительность жизни этого мифа, который реализует себя в период бури и натиска, достигает своего акме и, наконец, угасает, унося с собой порожденный им режим.

Первым признаком смерти мифа и близкой смерти режима является тошнота (la nausee) элит, потерявших драйв и видение будущего. И умирают подобные режимы, как правило, не от социального взрыва, а от какой-то странной внутренней болезни — от непреодолимого экзистенциального отвращения к самим себе, от собственной исчерпанности и сартровской тошноты бытия.

Советский коммунистический режим, порожденный мифом о Царстве справедливости и свободы, достиг своей трагической вершины в победе СССР во Второй мировой войне и угас в конце 80-х, когда в коммунистический миф уже не верил ни один член Политбюро.

Свой маленький миф о молодом энергичном офицере спецслужб, посылающем русские полки вглубь Кавказа, несущем ужас и смерть взрывающим нас в собственных домах террористам и всем врагам встающей с колен России, создали и циничные кремлевские жулики-политтехнологи кровавой осенью 1999 года. Истосковавшаяся по властному повелителю женская душа России потянулась тогда от солидного, но пресноватого Евгения Максимовича к молодому герою-любовнику. Вся политическая конструкция России повисла с тех пор на тоненькой ниточке путинского мифа.

Сознательно задуманный как симулякр большего идеологического стиля, путинизм пробежал в своей коротенькой биографии все классические стадии советской истории, став пошлой пародией на каждую из них.

В 2008-м он перевалил через свое убогенькое акме (победоносная война с Грузией), и нарастающая еще с тех пор тошнота элит свидетельствует о смерти путинского мифа. Симулякры обрушиваются гораздо быстрее в силу отсутствия у них какой-либо органики.

У режима уже нет, и никогда больше не будет эмоционально мотивированных сторонников. Еще в марте прошлого года работая с фокус-группами граждан, голосовавших за Путина, директор правительственного Центра стратегических разработок М. Дмитриев к своему удивлению обнаружил, что они в целом весьма критически относятся к пожизненному президенту.

Шокированный результатами собственного социологического исследования, он сказал, что их поддержка — это дерево, готовое мгновенно превратиться в труху. Когда он спрашивал своих респондентов: «А почему же вы все-таки за него голосовали?», то самый популярный ответ был: «Да, мы все понимаем, но не приведет ли уход Путина к хаосу, распаду государства?»

Не симпатии к власти (с ней уже давно всем все ясно), а страх перед неизвестностью, перед прыжком в бездну хаоса и безвластия удерживает от перехода на сторону оппозиции миллионы ее потенциальных сторонников по всей стране. Не ОМОНы и не зомбоящики защищают сегодня обанкротившуюся и опостылевшую всем клептократию. Ее последняя и самая эффективная в сознании людей линия обороны — вопрос: «А что потом? А не соскользнет ли Россия в стихию распада, как это происходило уже в 17-м и 91 — м?» (На этот законный вопрос оппозиция обязана дать ответ, предложив обществу убедительную дорожную карту переходного периода от дня X — уход «президента» — до выборов легитимных органов власти.)

Последняя стадия эволюции любого авторитарного режима после краха его системообразующего мифа — это фактически жизнь после смерти. И никакими ритуальными целованиями в животики мальчиков, осетров и спящих тигриц, швыряниями ручек в Дерипасок и задушевными беседами с катями и сережами, время вспять не повернуть. Системообразующий миф мертв.

Пытаться сцементировать общество и заморозить Россию еще на полтора десятилетия языческим поклонением национальному зомби — это уж будет слишком даже для нашего доброго, доверчивого и привыкшего ко всяческим чудачествам начальства народа.

Второе пришествие Путина на съезде «Единой России» композиционно выглядело как римейк знаменитого полотна Александра Иванова.

Навстречу застывшим в тоскливом ожидании на полусогнутых нотаблям по выжженной пустыне российского политического пространства устало бредет, неприятно подергивая желвачками, миф-зомби с мифом-выкидышем на руках. Головка национального выкидыша повязана ленточкой с надписью мелкими буковками: «Свобода лучше, чем несвобода».

Прерывается финальная зомби-стадия авторитарного режима, как правило, комбинацией двух взаимоиндуцирующих факторов: активного протеста значимого меньшинства и раскола «элит». В случае путинского режима его жизнь после смерти продолжается уже значительно дольше среднестатистической в силу испытываемого российской «элитой» парализующего ее волю острого когнитивного диссонанса. У нас ведь всегда свой особый путь.

Отвращение к диктатору и осознание гибельности для страны и для них самих продолжения его правления уживается у наших элитариев с липким страхом. Нет, их останавливает не страх перед невысоким суровым человеком в костюме от Brioni. Они прекрасно понимают, что без их активного коллаборационизма, без их медийных, организационных, профессиональных ресурсов он не смог бы продолжать манипулировать страной. Их массовый демонстративный протестный исход из власти означал бы падение путинского режима.

Их останавливает антропологический ужас перспективы остаться один на один с угрюмым, бесконечно им чуждым, диким в их представлении народом. Один на один, без гениально зачатого в телевизионной пробирке медиапродукта «Владимир Путин, сын народа».

Постпетровский раскол на два цивилизационно чуждых друг другу этноса — барина и мужика — оказался настолько фундаментальным для русского социума, что порожденная им Октябрьская революция, уничтожившая сначала барина, а через десять лет и мужика, вновь воспроизвела его на профанированной генетической основе — номенклатурного люмпен-барина и деклассированного люмпен-мужика. Верхушечная приватизационная революция начала 90-х не размыла, а напротив, резко усугубила этот антропологический раскол.

Олигархический люмпен-барин, лихо поураганивший в 90-е, столкнулся к концу века с проблемой дальнейшей легитимизации свалившейся на него огромной властесобственности. Легенда о демократической революции и возвращении в лоно европейской цивилизации к тому времени уже окончательно исчерпала себя. Нужна была свежая дебютная идея.