Домой возврата нет - Томас Вулф

— Да, конечно, — сказала она небрежно-снисходительно, словно пышные фразы рецензента не вызвали у нее никаких иных чувств, хотя по лицу ее еще видно было, что эти похвалы ей приятны. — Смешно и жалко, правда? Ужасные трепачи эти газетчики. Надоели они мне.

— «Вот талант, который поистине не знает себе равных!» — продолжал цитировать мистер Джек. — Недурно, а?! Где же ее супругу выдумать такое! Нет уж, — выкрикнул он с презрительным смехом, помотал головой и покачал из стороны в сторону пухлым указательным пальцем. — У ее супруга на это ума не хватит! Куда ему! Он всего лишь делец! Он не способен ее оценить!

И вдруг, к великому изумлению миссис Джек, на глазах его выступили слезы и стекла очков внезапно запотели.

Наклонясь вперед, она пытливо смотрела на мужа, смотрела с испугом, сочувственно и протестующе, и, однако, уже не впервые почувствовала, что есть в жизни что-то странное, непостижимое, чего ей никогда не удавалось ни понять, ни выразить. Ведь этот неожиданный, беспричинный взрыв чувств со стороны ее всегда сдержанного мужа, конечно же, никак не связан с газетной рецензией. И его огорчение от того, что рецензент называет ее «мисс» — только шутка, розыгрыш. А на самом деле он всегда восторженно радуется ее успехам.

С острой, никакими словами не выразимой жалостью (К кому? К чему? Этого она и сама не знала.) она вдруг представила себе гигантские каменные ущелья в центре города, где муж проведет весь день; там в горячке и спешке, в непрерывном водовороте всяких дел его представительные и цветущие собратья станут оживленно трясти ему руку или хлопать по плечу, станут говорить: «Послушайте, видели вы сегодня „Гералд трибюн“? Читали, что там написано про вашу жену? Вот кем вы, наверно, гордитесь! Поздравляю!»

Ей казалось, она видит, как при этих похвалах багровеет от удовольствия его и без того румяное лицо, как он старается изобразить снисходительную улыбку и отвечает словно бы небрежно что-нибудь вроде: «Да, я как будто видел, о ней там упоминали. Но, знаете ли, меня это не так уж волнует. Для нас это не новость. Ее часто хвалят, мы уже привыкли».

А вечером, возвратясь домой, он ей перескажет каждое слово, — и хотя прикинется почти равнодушным, будто все это его только забавляет, она-то знает, он бесконечно доволен и рад. И он тем сильней гордится ею, что знает: жены этих богатых людей, по большей части красивые еврейки, столь же корыстные в своих поисках всего самого модного в мире искусства, как их мужья — в погоне за коммерческой выгодой, тоже прочитают о ее успехе, и поспешат убедиться в нем своими глазами, и потом станут обсуждать его в роскошных спальнях, где жаркий блеск огней прибавит их красивым чувственным лицам еще толику волнующей эротической пикантности.

Все это мигом пронеслось у нее в мыслях при виде плотного, седеющего холеного мужчины, чьи глаза внезапно, по неведомой ей причине, наполнились слезами, а губы горестно надулись, точно у обиженного ребенка. Сердце ее захлестнула несказанная жалость и нежность, и она с жаром воскликнула:

— Да что ты, Фриц! Ты же знаешь, для меня все совсем не так! Я же ничего такого в жизни не думала и не говорила! Ты же знаешь, как мне важно, чтобы тебе нравилось все, что я делаю! Для меня твое мнение значит в сто раз больше, чем вся эта газетная писанина! Да и что они там понимают? — пробормотала она с презрением.

Тем временем мистер Джек снял очки, протер, энергично высморкался, водрузил очки на место и теперь, наклонив голову, с забавной старательностью прикрыл глаза пухлой рукой и торопливо заговорил, понизив голос и словно извиняясь:

— Да-да, я знаю! Это все ничего! Я просто пошутил!

Он смущенно улыбнулся. Еще раз шумно высморкался, обида сошла с его лица, и он заговорил просто и непринужденно, как ни в чем не бывало:

— Ну, так как твое настроение? Довольна ты премьерой?

— Пожалуй, да, — неуверенно ответила миссис Джек; в ней вдруг шевельнулось смутное недовольство — привычное ощущение в час, когда работа кончена и почти нестерпимое напряжение последних дней перед премьерой уже позади. — Мне кажется, все прошло недурно, — продолжала она. — Как по-твоему? И декорации мои вроде недурны — как ты скажешь? — жадно спросила она. — Хотя нет, — тут же спохватилась она по-детски смиренно и словно про себя, — наверно, они самые заурядные. Далеко им до моих лучших работ, а? — Вопрос прозвучал нетерпеливо и требовательно.

— Ты же знаешь мое мнение, — сказал мистер Джек. — Я тебе уже говорил. Никто тебе и в подметки не годится. Твои декорации — лучшее, что есть в этом представлении! — твердо заявил он. — Все остальное на десять голов ниже, да-да! На десять голов! — И прибавил спокойнее: — Я думаю, ты рада, что с этим покончено. В нынешнем сезоне больше ведь ничего не будет, верно?

— Да, только вот я еще обещала Айрин Моргенстайн костюмы для ее нового балета. И сегодня утром надо опять повидать кое-кого из арлингтонцев, еще кое-что подправить, — уныло докончила она.

— Как, опять! Вчера вечером все выглядело отлично, неужели ты недовольна? Чего тебе еще не хватает?

— А чего, по-твоему, может не хватать? Это же вечная история! Всегда одно и то же! Конца этому не видно! Потому что всюду полно ослов и тупиц, сколько им ни объясняй, ничего не делают, как надо. В этом вся беда. Ей-богу, это ниже меня! — вырвалось у нее из глубины души. — Напрасно я бросила живопись. Иногда меня просто тошнит! — с досадой крикнула она. — Это же стыд и срам — тратить себя на таких людей.

— Каких «таких»?

— Ну, ты же сам знаешь, что за народ в театре, — пробормотала миссис Джек. — Конечно, есть и стоящие люди… но, ей-богу, большинство — такая дрянь! «А видели вы меня в той роли, да читали, как меня хвалят в другой, да не правда ли, вот в этой я играю потрясающе», — сердито передразнила она. — Право слово, Фриц, их послушать, так подумаешь, театр только затем и существует, чтобы они красовались на сцене и пускали всем пыль в глаза! А ведь лучше театра нет ничего на свете! Тут можно творить такие чудеса, всю душу человеку перевернуть, стоит только захотеть! Это же такая сила, другой такой в мире нет, а тратят ее на пустяки! Просто стыд и позор!

Она задумалась, помолчала минуту и прибавила устало:

— В общем, я рада, что с этой постановкой покончено. Жаль, я больше ничего не умею делать. Если бы умела, взялась бы за другую работу. Честное слово! Это мне надоело. Это ниже меня, — сказала она просто и минуту-другую печально смотрела куда-то в пространство.

Потом она тревожно, озабоченно нахмурилась, пошарила в деревянном ящичке на столе, взяла сигарету и закурила. Порывисто встала и принялась мелкими шажками ходить из угла в угол, хмуря брови и усиленно затягиваясь; как все женщины, которые курят не часто, она делала это с очаровательной неловкостью.

— Интересно, получу ли я заказы на какие-нибудь постановки в следующем сезоне, — бормотала она про себя, словно уже забыв о муже. — Интересно, будет ли у меня опять работа. Пока со мною еще никто не говорил, — мрачно докончила она.