Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

— Избранником, подозреваю, станет представитель России, — подъела Николь.

— Ты верно догадалась, — устало произнесла Мари.

— Помилуйте, королева, как я могла догадаться, — прохрипела Николь, сверкнув вертикалью глаз, — я видела своими глазами не единожды.

Первой бесцеремонно рванула к бесплатной раздаче счастья Надежда Ильинична, жеманно потянулась Марианна. Все женщины без исключения в разной мере истовости поспешили искусить судьбу и, как водится, соорудили толкотню. Дернулся было и Z, но Мари остановила беспрекословным жестом.

— Ноу ит из нот, только фам.

Возбух на всякий случай Соловьев, встал:

— А чего это непременно фам, я тоже хочу иес ит из. Для следственной истины.

— Вы только взгляните, — наконец обнаружила супруга Надежда Ильинична, — да он никакусенький в оуйе. Не беспокойтесь, присутствующие, это шутка. Андрей Павлович минутами — балагур.

— В каждой шутке есть доля, — угрюмо возроптал Соловьев.

— Сидите уже, любезный, — поощрила Мари.

Очень хитро поступил Гардей, он встал и тождественно испустил претензию: «Я в доле, семь пик на трефу», — но сделал это безоговорочно женским голосом.

Здесь Мари поступила как с нашкодившим юнцом.

— Тьфу на тебя, — пожелала она и дрыгнула в него пальцами, точно обрызгивая водой.

Оперный дива самодовольно сел, попутно прогорланив отменным басом: «Блоха, ха-ха-ха-ха!»

Как бы народ ни извивался, выбор пал на Надежду Ильиничну, она предъявила i. Преподавательница музыки патетически приняла удар:

— Ну, повелительница — делайте ваши мерзости. Была, не была, как сказал известный на весь мир Гамлет.

Заметим исподтишка, что Соловьев как истинный шпион стянул у расположившейся рядом Пумы уан ненужную ей теперь бумажку. Один поворот был пуст, но другой, как упоминалось, отлично заполнен. «Настал твой час, мой милый Фантомас», — гласило заполнение. Андрей мстительно оскалился и даже прошипел: «Мерси, сука».

И еще особенность — Мари преобразилась. Это щекотливо наблюдал все тот же Соловьев. Корпус ее сохранил былую конфигурацию, а вот походка и манеры приобрели мужественность. Но самое замечательное стало то, что лицо отчетливо напоминало Антуана Жиро, и уже само утверждение, будто перед нами женщина, являло компромисс. Андрей заметил дрожь в собственных коленях, настояние Тащилина не удивляться напомнило о себе.

Хозяйка старинного замка, между тем, поступала. Именно, огляделась по сторонам, узрев некое, двинулась к стене. Преспокойно сняла зеркало в полтуловища. Подошла к избраннице, попросила встать в профиль к зрителям. Приставила зеркало к ее поясу так, чтобы в нем перевернутым образом отобразилась насущная дама. При этом вышло любопытно, в зеркале образовался обратный профиль — как в картах.

Мари задала вопрос:

— Как поживаете, милая?

— Э-э… всяко бывает.

На зеркале тотчас застыло неподвижное изображение, но всем стало превосходно заметно, что оно отличается от оригинала — черты лица были обострены, появились хищненькие морщинки, такими приемами живописцы делают портреты, когда пытаются запечатлеть отрицательных героев. Жапризо сняла получившийся факт с зеркала и бросила на пол. Следующий поставленный вопрос был о детях.

— У нас чудесные дети, — с некоторой опаской ответила тетенька.

Теперь зеркало поступило совсем капризно: на нем возникли две охотницы на лошадях (лицо одной имело печать наличной натуры, второй — предыдущей продукции). Совершено было тождественно первой истории. Жапризо принялась созидать вопросы о любви, работе, власти, о политике, справедливости как отсутствии таковой, о смысле жизни и прочих домашних обстоятельствах. Мадам Надежда Ильинична на поставленные вопросы отвечала как могла, иначе говоря, уподобилась артисту в позе и разговаривала голосом:

— Любви все спонсоры покорны, когда на месте спелый зад, и чувства грубы и задорны, а мысли однозначны в лад. Здесь сердцу не нужны просторы — вольны и тупы разговоры, и небу в тон молчит звезда, и ладит свой ноктюрн…

Портрет — здесь директор школы предстала, всем понятно, голой — полетел на пол.

— Да пашу как мама Клара. В школе с этими оболтусами возись, толерантность соблюдай. А им что-то надо? В моем классе, я фортепьяно веду помимо директорских обязанностей, олухи самые стоеросовые. Только и думают о где послаще урвать в очень широком смысле. Сольфеджио ненавидят и этюды им до фени. Родители однако пихают, свою несостоятельность реабилитируют… А дома! Женька, паразитка, мелочь постирать не может — у нее пальцы, видите ли, неказенные. Этот обормот на шее расселся как последнее кашне (мелькнула носом на Соловьева). Продолжай, симпатишная, следующий вопрос или я кое-какую Кузькину мать покажу. Поняла намек?

Изображение вверх тормашками…

Процесс длился любо-дорого, зрители существовали в блаженстве. Наконец Мари прекратила исследование. Портретов тем временем собралось порядочно. Как только директор школы завершила последний ответ, Мари немедленно собрала их, сложила в пачку и подняла кипу для всеобщего обозрения. Картины волшебным образом слились воедино и вышел… самый натуральный Фантомас из кинофильма.

Фокусница поступила беспрецедентно — она нимало не смущаясь своим искусством, торжественно протянула руку к голове киногероя и сорвала с него маску. Под маской обнаружился ноль. Жапризо вся в искусстве тут же проделала следующую операцию — надела ноль, словно обруч на стоящую напряженно Надежду Ильиничну и повела по всему ее росту окружность вплоть до пола. По мере движения круглой замысловатости Надежда Ильинична исчезала, пока не совершила это окончательно. Мари предложила:

— Перекусим пока, господа. Путешествие уважаемой матроны будет длиться минут десять.

Господа беспрекословно бросились пить и есть. Надо признать, француженка тоже выполняла собственное поручение и рубала с отменным аппетитом.

Здесь и произошло самое незамеченное и значительное событие момента, к Соловьеву придвинулся Герасим.

— Сейчас начнется… — нервно прошептал он. — В общем так. Мне на баб настырничать не положено. Ты тут один дурак, и терять нечего, поскольку селезенка у тебя, считай, крякнула. На-ка, шлифони.

Герасим подал небольшую плоскую фляжечку. Андрей грустно посмотрел, в глазах мелькнула мысль, — глаза потухли, Соловьев осознанно и как подобает прислонился. Забрав опорожненную фляжку, Герасим тухло промычал:

— Ну что, я на исходную. Держись, братан.

А десять минут, тем временем, исчерпались. Мари дисциплинированно встала и вышла вновь на средину представления. Утробным голосом распорядилась:

— Хлопайте, млекопитающие, в ладоши.

Народ послушно грянул.

Мари с улыбкой сделала книксен и, соорудив серьезное выражение лица, воззрилась в некоего товарища. Этим экспонатом оказалась сидящая как ни в чем не бывало среди остальных Надежда Ильинична, на лице пристроилось выражение неземного блаженства, по лицу текли слезы.