Джек-потрошитель с Крещатика - Лада Лузина

— Без трусов? С какого такого прибабаха? — презрительно переспросила Землепотрясная Даша.

— Это вчера вас носили на руках, а сегодня здесь новый дебют Мистрисс Фей Эббот. Узе завтрашним утром публика позабудет о вас. Позаботьтесь о себе, пока мозете, — Шуман скривился в сторону бородатой женщины-клоунессы мадам Пепиты, печалящейся в дальнем углу. — Если не зелаете закончить зизнь так…

— Почему бы и нет? — вскинула брови Даша. — Вы, милый, не в курсе последних тенденций. Про Кончиту Вурст не слыхали?

Хозяин цирка не понял, о чем она — понял главное:

— Не сметь дерзить мне!

Шамбарьер Шумана обвил Дашино запястье — обвил как змея, больно ужалив ударом.

— Либо делаете, как я сказал, либо — вон! У меня и без вас полный аншлаг. Мне не нузны неизвестно откуда взявшиеся своевольные девки.

— Я что тебе, лошадь?!.. — угрожающе взревела Чуб, наступая.

Акнир, удерживая, схватила ее за руку.

Мастер конной дрессуры усмехнулся:

— Нет-нет! Лошадь — благороднейшее создание, умное и прекраснодушное от природы. О вас я такого сказать не могу, — змея бича отползла так же быстро, как и напала, постукивая шамбарьером о ладонь, господин Шуман пошел по коридору.

Даша стояла, глубоко и громко сопя, держа перед собой руку с покрасневшим запястьем, и, судя по взгляду, желала директору отнюдь не здоровья и счастья. Акнир нежно взяла ее за ладонь.

— Прости меня. Потерпи немого.

— Не могу! Можно я колдону по нему?

— Можно. Но позже… Он получит свое! Но он — директор, весь цирк держится на его отношениях с людьми. Изменим его, изменим и отношения, и, возможно, изменим саму историю, ради которой сюда пришла… точнее еще не пришла моя Удача. — «Удачей» из соображения конспирации они договорились именовать на людях мать Акнир.

— И чё, ты согласна танцевать без порток?

— Ну, эта классика канкана — его самый цимес.

— Я не готова показывать цимес, хватит им цыцек. Ты в курсе, я вообще без комплексов, но мой цимес не для этого балагана эпиляцию делал!

— Боюсь, что придется, если Любовь и Удача сюда еще год не придут. — «Любовью» они нарекли гипотетического отца Акнир. Для конспирации. Хоть обе постоянно сбивались.

— Подумаешь — год. У нас хватит бабла хоть сто лет здесь прожить!

— Я ведь говорила…

— Дело не в деньгах — в конспирации, — уныло повторила сто раз оговоренное Даша.

— Нам нельзя привлекать к себе внимание, нельзя чересчур выбиваться из цирковых, иначе мама нас сразу приметит.

— И я должна для конспирации светить своим цимесом… Землепотрясно! А Шуман в курсе, что нас уже зовет к себе цирк Никитиных и антрепренёр Гулькин в Москве?

— Но Удача-то придет не в Москву и не в цирк Никитиных, а сюда, на Крещатик. Ты обещала мне помочь, — просяще напомнила Акнир. — И чтобы отыскать здесь Любовь, я должна как минимум понять, что тут делала мама.

— Да говорю я тебе: она пришла к Врубелю, — устало ответила Чуб. — Как и мы… Океюшки. Что у тебя там сегодня?

Желая отвлечься, Даша вырвала из рук Акнир букеты от ее обожателей. Втайне она даже немого завидовала юной ведьме: Коко — неприкрыто вожделели, Мими — писали стихи, пускай и дурного толка.

В первом букете лежало послание от студента Анемподиста Краснобубенского:

— Пошляк! — сморщила острый носик Мими, не оценив романтичнейшие поэзы студентика. Обычная шутка дореволюционных студентов, — пояснила она. — Прочти одни заглавные буквы сверху вниз…

Чуб прочитала и возмутилась:

— Да за такое Краснобубенскому надо по бубну!

Акнир заглянула в букет от второго верного обожателя — почтового служащего Люсинова.

К цветам всегда прилагалась записка с неподражаемыми стихами его собственного сочинения. Люсинов не подвел — повеселил и на этот раз:

прочла Акнир, и обе «сестры» с наслаждением заржали.

Переодевались они за занавеской в общей уборной, которую мадемуазельки делили с мадам Пепитой, балериной-акробаткой Марсель и прочим низшим цирковым составом. Сквозь огромные щели наскоро сколоченных цирковых помещений дул сквозняк и подглядывали все, кому не лень.

— Я заговор раздобыла, — успела заговорщицки шепнуть Даше балерина Марсель, пока «сестры» снимали цирковые костюмчики. — Нужно сегодня на Пятницу Параскеву читать… для любови! — «француженка» Марсель говорила с ярко-выраженным волжским акцентом. — Дать тебе?

— Позже перепишу у тебя.

Заглянув в ближайшее зеркало, Даша Чуб тихо вздохнула. Одеваться приходилось до обидного скучно — согласно времени и их официальным доходам. Темные юбки, жакетки, не слишком кокетливые шляпки с невыразительными перышками и непременные перчатки — без перчаток по Прошлому разгуливало лишь простонародье. Даже шлюхи на Думской вышагивали исключительно в перчатках и митенках, не слишком чистых, но непременных. Акнир безукоризненно соблюдала данное правило, почти не снимая черные нитяные перчаточки. Даша же уже успела посеять пар шесть, перчатки раздражали ее примерно так же, как мужчин презервативы, — они мешали ей чувствовать мир.

Хотя реальность, данная ей в ощущениях, не слишком пленяла воображение.

Они переместились в буфет, где Акнир, как обычно, заказала три чашки чая, а Чуб, как обычно, закатила при том «очи горе», не сказав ничего.

— Мамзелечки, родненькие, — подскочил к ним пьяный клоун Клепа, едва они заняли привычную вахту за круглым, покрытым присборенной скатертью столиком напротив входа. — Молю, облагодетельствуйте старика стопулечкой. Одной стопочкой, вам, я знаю, Шуман еще вчера заплатил…

— Зажал. Не дал пока ни копейки. А обещал два рубля за выход. Ну ладно… Бобо, — окликнула Даша бывшего мастера вольтижировки и нынешнего хромого буфетчика-арапа, — выдай ему шкалик и запиши на мой счет.

— Кикишечка, голубчик мой, век не забуду твоей доброты… Бога молить буду, чтобы ты на своем шестке удержалась!