Антрополог на Марсе - Оливер Сакс

Суждение о том, что воспоминания человека сосредоточены в некоем хранилище памяти, стало обычным, и люди, удовлетворившись этим суждением, не понимают того, что вопрос довольно проблематичен. Сложность проблемы подчеркивает так называемая «повседневная» память, различная у разных людей. Так, свидетели происшествия описывают одни и те же события неодинаково. Иногда их показания различаются лишь в деталях. Но случается, очевидцы происшедшего едва ли не полностью противоречат друг другу. В зависимости от индивидуальных особенностей и эмоционального состояния каждый обращает внимание на разные аспекты случившегося.

Фредерик Бартлетт,[149]проведя в двадцатые-тридцатые годы ряд экспериментов с использованием тестов на запоминание, высказал мысль, что памяти как некоего единства вовсе не существует, а наличествует, постоянно проявляя себя, динамический процесс «воспоминаний». В своей работе «Воспоминание. Исследование экспериментальной и социальной психологии» («Remembering: A Study of Experimental and Social Psychology») он пишет:

Воспоминания не являются возбуждением ранее полученных и успевших атрофироваться многочисленных восприятий. Воспоминания — это образная конструкция, созданная на базе отношения человека к активной массе его реакций и опыта прошлого и, в частности, к некоторым наиболее примечательным подробностям этого опыта, воссозданным в образной или речевой форме. Однако воспоминания не обладают исключительной точностью даже при воспроизведении того, что заучено наизусть, и потому не могут считаться полностью достоверными.

Суждение Бартлетта в настоящее время подтверждается работами Джеральда Эдельмана, который считает, что мозг является целиком активной системой, в которой происходят постоянные изменения, и все ее элементы непрерывно модернизируются, устанавливая новые связи. По мнению Эдельмана, каждое восприятие является созиданием, а воспоминание — воссозданием, но все воспоминания относительны, не существует воспоминаний, в которых прошлое не окрашено настоящим. И Эдельман, и Бартлетт считают, что воспоминание — это реконструкция, а не репродукция прошлого.

Однако не расходятся ли с этой концепцией необычные формы памяти? Не сродни ли на вид постоянная и полностью репродуцированная память, которую описал А. Р. Лурия в своей работе «Ум мнемониста», фиксированным и жестким «искусственным воспоминаниям» прошлого? А как относиться к высокой точности «архивных» воспоминаний, живущих в устном народном творчестве на веку множества поколений, таких, как племенные поверья, мифы и эпические поэмы? А какова емкость памяти, которой поражают «одаренные идиоты», способные запомнить с одного раза, к примеру, симфоническое произведение или текст целой книги и воспроизвести его с исключительной точностью даже через несколько лет? Возникают и другие вопросы. Что такое «травматические» воспоминания, которые сохраняются без малейшего изменения даже спустя десятилетие после получения травмы? Что такое невротические и истерические воспоминания, также не меняющиеся со временем? Рассмотрев эти вопросы, можно предположить, что во всех перечисленных случаях действует репродукция, намного превышающая силой возможности реконструкции, при этом репродукция эта базируется на элементах фиксации, консервации и недвижности, которые словно отрезаны от восприятия нового и потому не подвергаются изменению.[150]Этот вывод можно отнести и к случаю Франко.

Исходя из вышеизложенного, допустимо предположить, что воспоминания могут являться реконструкцией прошлого, осуществляемой с помощью динамического процесса, изменяющего прежние восприятия, а также и репродукцией прошлого — образами, сохранившимися в памяти неизменными и не раз возвращающимися в сферу сознания, которое можно сравнить с палимпастами.[151]

Можно заметить, что воспоминания Франко, хотя и базировались на элементах фиксации, консервации и недвижности, были не лишены признаков реконструкции. Тому подтверждением стали его картины, написанные в «научно-фантастическом» жанре. Вид, изображенный на такого жанра картине, Франко не мог увидеть как единое целое, ибо он является сочетанием действительности и вымысла. Какими бы «фотографическими» и эйдетическими возможностями ни обладал Франко, глядя на такого рода его картины, нельзя не признать, что Франко, рисуя их, вложил в них субъективное творческое начало.

Вот что пишет по этому поводу Эрнест Шахтель:

Память следует считать емкостью для организации и воссоздания прошлых впечатлений и прошлого опыта, находящейся на службе текущих интересов и нужд. Так как не существует понятий «обезличенное восприятие» и «обезличенный опыт», то не существует и обезличенной памяти.

Похожую мысль высказал Кьеркегор[152]в работе «Этапы жизненного пути»:

Память — это еще не все. С помощью памяти проявляет себя полученный опыт, пробуждающий к жизни воспоминания, влияющие на последующие поступки и действия человека. Из воспоминаний следует извлекать пользу.

И все же картины Франко прежде всего поражали «фотографичностью». Но в то же время бросалось в глаза, что все они представляют Понтито в виде тихого, сонного, безлюдного городка. Это казалось тем более удивительным, что Франко писал картины по воспоминаниям детства, а такие воспоминания у всякого человека обычно связаны с жизнью в семье, с общением с соседями и со сверстниками, с первыми радостями и горестями.[153]Впрочем, первые горести, как правило, забываются, и люди обычно вспоминают о детстве как о счастливой поре — «и даже те, — пишет Шахтель, — которые в детстве подвергались грубому обращению». «Миф о счастливом детстве, — пишет он далее, — объясняется забыванием неприятного опыта».