Сезон дождей - Илья Штемлер

– Ну? Из Америки? – Наталья поставила на стол две рюмки.

– Купил дом с бассейном. Спрашивал, не собираемся ли мы приехать к нему?

– Спрашивал об этом по телефону?! Он что, забыл, в какую страну звонит?

– Мама тоже так сказала. Конечно не ему, мне.

– Он бы еще моему отцу позвонил. Вот был бы номер! Евсей тесно сдвинул обе рюмки и принялся разливать коньяк.

– Между прочим, дядя Сема вычислил твоего отца еще на нашей свадьбе.

– А меня твой дядя Сема не вычислил? – раздраженно произнесла Наталья. – Должен был и меня вычислить, в свете твоих архивных изысканий.

– Тебя нет. Ты внешне вне подозрений. Не то, что я, хотя и у меня мать без изъяна, васнецовская православная из самой российской глубинки, с Вологодчины.

Наталья придвинула рюмку и принялась покручивать, держа за тонкую хрустальную ножку.

– Когда мы познакомились, ты со своими усами и шляпой походил на мушкетера, ты был неотразим. Почему ты их сбрил, Сейка? Помнишь, как я испугалась?

Евсей кивнул. Еще бы ему не помнить. Как-то ему взбрендило – то ли настроение подвело, то ли во время бритья форму усов нарушил. Но он, сбрив их, появился на кухне. Наталья выронила чашку и закричала в голос: «Другой, другой! Не мой! Ненавижу! Уйди! Чужой!» Евсей испугался, он не ожидал подобной истерики. Месяц Наталья с ним не разговаривала, не подпускала к себе. Возможно, тогда и возникла между ними какая-то преграда. Евсей решил вновь отпустить усы, но Наталья опять устроила скандал. Что совсем не поддавалось объяснению.

– Именно с тех пор ты и стал похож на того, на кого и должен быть похожим, – Наталья поднесла ладонь к лицу и погладила свои впавшие щеки. – Даже нос у тебя вытянулся и повис.

– Ну, – усмехнулся Евсей, – мне давно кажется, что внешне ты меня видишь шекспировским Шейлоком.

– О, если бы! – серьезно произнесла Наталья – С этим можно было мириться. К сожалению, ты кое в чем проигрываешь Шейлоку. Думаю, его жена не бегала на работу, чтобы свести концы с концами. И не стреляла денег до зарплаты.

– У тебя тоже нос далеко не римский, – буркнул Евсей, он всегда терялся, болезненно воспринимая намек на его скромные доходы.

– У меня профиль Анны Ахматовой! А ее не заподозришь в нечистоте крови! – Наталья тронула пальцем маленькую горбинку на переносице. – Ладно, Сейка, давай выпьем за моего далекого пращура, Почетного гражданина какого города?

– Витебска.

– Витебска! Купца Первой гильдии и православного христианина Шапсу Лейбовича, который вернул меня в племя избранных Богом. Надо сказать, Сейка, я ощущаю эту отметину довольно давно, лет пятнадцать как.

Евсей удивленно вскинул брови. Наталья приблизила рюмку к губам, макнула кончик языка в коньяк, точно кошка, сморщилась и, пересилив себя, сделала короткий глоток.

– Я буду помнить это всю жизнь, – закончила она фразу.

Евсей выжидательно смотрел на жену. Маленькие, несколько оттопыренные уши Евсея покраснели от любопытства, если поверить замечанию Натальи.

– «Дело врачей» помнишь? – проговорила Наталья. – Когда это было?

– В январе 1953 года, – подсказал Евсей.

– Верно. Помнишь.

– Еще бы. Мать не выпускала отца из квартиры. С его шнобелем он тогда мог не вернуться домой.

– Мне тогда было четырнадцать лет. Мы жили на Охте, в однокомнатной квартире, отец еще не был начальником. За мной приударял один подонок, сосед по двору. Я его не замечала, он страшно злился и устраивал мне всякие козни. А тут началась история с врачами-евреями, задумавшими извести наших вождей в угоду мировому сионизму. Газеты, радио только об этом и вопили. Народ озверел. Как-то я возвращалась из школы. На мне была мутоновая шубка и мутоновая шапочка, из-под которой я выпускала волосы. Среди девчонок было модно – длинные волосы, схваченные в хвост бантом. Во дворе меня окружили три пацана, среди них был и тот подонок. «А, жидовка! – заорали они. – Жид – по веревочке бежит, за копеечку дрожит». Я размахнулась и врезала кому-то портфелем. Они вырвали портфель, схватили за руки. А тот, подонок, зашел за спину и зажигалкой поджег мне волосы. Они вспыхнули, как солома. Я почувствовала страшный жар в затылке и дико закричала. Пацаны перепугались и бросили меня. Если бы не шапочка, они бы всю гриву сожгли, сволочи. – Наталья помолчала и добавила: – Но самое страшное, Сейка. Пришла мать того подонка, принесла деньги за испорченную шубку, просила моих родителей не раздувать скандал. И знаешь, что сказала? «Он же не знал, что ваша девочка русская».

Наталья умолкла и усмехнулась. Беды минувших лет, даже самые горькие, с течением времени превращаются в заурядные эпизоды из детства. Даже самые отчаянные, порой хулиганские проступки со временем обретают ореол невинной бесшабашности, находят оправдание, вызывают снисходительную улыбку и понимание. Почти все, кроме тех, в основе которых лежит обида, замешанная на расовых или национальных чувствах. Вероятно, Всевышний, поделив свое стадо по национальным признакам, придумал наказание в случае нарушения Его заповедей взаимным человеческим уничтожением. Мотивами национальной принадлежности можно оправдать любой проступок. Маленький Евсейка это познал в далекие годы детства. Когда его собирались наказать за учиненную им драку, он выкрикивал в свое оправдание, что «задели его нацию», хотя толком и не знал, что это такое. И наказание значительно смягчалось.

Давняя, казалось, «доисторическая» история, происшедшая с маленькой Наташей, глухой обидой охватила Евсея, словно все произошло на его глазах и он не смог ее защитить. Он нервно, до побелевших косточек, прижал к столу пальцы.

В груди теснило и жгло. Нить, единящая их как мужа и жену, в представлении Евсея теперь тянулась не с момента их знакомства и женитьбы, и даже не с момента рождения сына, а, властно пронзая время, ворвалась из далекого детства Наташи, становясь куда прочнее и надежней – стальной канат, а не нить. Как бы ему – драчливому, ловкому и сильному мальчишке – хотелось перенестись в те годы к подъезду дома на Охте и раскидать ту дворовую шваль. С каким бы упоением приложил бы он свой тренированный кулак гимнаста и боксера к их сопливым курносым физиономиям! С абсолютной уверенностью в своей победе по праву школьного атамана – титула, который он завоевал во многих дворовых и школьных потасовках. Получая от матери взбучку после каждого родительского собрания. «Если бы рядом была вырыта могила, я бы прыгнула туда от стыда, – кричала Антонина Николаевна, тряся тощее, но мускулистое плечо сына-драчуна. – Ты – позор семьи, атаман сопливый. И не говори мне, что они первыми начали, что нацию твою задели. Больше на тренировки тебя не отпущу, боксер хренов!» Но отпускала. И синяки примочками выводила.

Наталья оставила рюмку, завела руку за шею и провела ладонью по затылку.

– Вот здесь долго оставался след от ожога, – проговорила она.

Евсей поднялся со стула, зашел за спину жены, отвел в сторону теплую кисть ее руки. Мягкий локон темным завитком скрывал ямку затылка. Евсей наклонился, прикрыл глаза и приблизил губы к месту, когда-то помеченному следом от ожога. Но не коснулся. Он вдруг уловил запах табачного дыма. Это было столь неожиданно, что Евсей открыл глаза. Наталья никогда не курила. К запаху табака примешался другой, стойкий и резкий запах мускуса, сильный мужской запах. Именно в это мгновение Евсей впервые ощутил свой необъяснимый дар распознавать в запахе Образ. Затуманенный, неясный, но, главное – чужой, незнакомый, вызывающий тревогу, как предчувствие.