Кофе с мышьяком - Александра Столярова

Ноги у меня подкосились, и я сползла по стеночке на землю.

– Что? Что случилось? – просипела я. Голоса не было, совсем как в страшных снах, когда хочешь крикнуть, а изо рта не вырывается ни звука.

Антонина продолжала всхлипывать. Никогда раньше я не слышала, чтобы уравновешенная, степенная Тошка так рыдала. Наверное, вид у меня был совсем невменяемый: я сидела на асфальте, прислонив к уху телефон, и открывала рот, как рыба, выкинутая из воды, так что на меня начали оглядываться прохожие. Какой-то мужчина подбежал, попытался меня поднять, но я мотала головой и пыталась вырваться из его рук.

– Да у нее какое-то горе, – послышалось среди сердобольных зевак. – Чего-то плохое ей говорят...

– У вас что-то случилось? – спросил мужчина. Я покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Способность мыслить и говорить у меня напрочь исчезла. Я понимала: если Антонина рыдает, значит, с моим ребенком какое-то несчастье.

Мужчина решительно отнял у меня телефон, послушал, а потом рявкнул в него так, что у меня уши заложило.

– Прекратите реветь! Успокойтесь и скажите все толком! Да! Нет! Я мимо шел, смотрю – женщине плохо. Да не вор я, не вор, что вы заладили! Передаю трубку. – И он вернул мне телефон.

– Стася, Шурка исчез, – всхлипнула Антонина.

– Где? Как?..

– Дмитрий Сергеевич его привез, и мы решили прогуляться до супермаркета, хлеба купить, молока и шоколадку, Шурка попросил. Там в холле есть какой-то автомат с игрушками, Шурка захотел крокодила какого-то достать. Там игра по пять рублей... Я велела, чтобы он там стоял и ждал меня, а сама пошла в зал. Ненадолго, минут десять меня не было. Вернулась – его нет. Весь магазин обежала, потом на улице его искала, прохожих расспросила. Его сотовый выключен, и никто Шурку не видел. Потом домой помчалась, а там его тоже нет...

Дальше я уже не слышала. Уши словно ватой заложило, а перед глазами пошли зеленые круги.

Пришла в себя я на какой-то лавочке. Вокруг толпились люди, кто-то держал меня за руку и щупал пульс.

– Очнулась! – радостно сказал тот же мужчина, что кричал на Антонину.

Над моей головой висело совершенно синее, прохладное, бездонное небо без единого облачка и сочувственно смотрело на меня. Точнее, кусочек неба, стиснутый старыми домами. Глядя в эту синеву, я попыталась встать, но голова кружилась, и я перевела взгляд вниз, на землю. Кто-то бесцеремонно пробился сквозь толпу, и перед моими глазами появились мужские ноги в тапочках и полосатых пижамных штанах. Оригинальный наряд для осеннего дня! Мой взгляд заскользил выше, отметил пижамную курточку в тон штанам, широкие плечи и знакомый небритый подбородок. Ромка подошел ко мне, встряхнул и одним рывком поднял с лавочки, благодаря чему я окончательно оклемалась, а мысли потекли в нужном направлении. Я все вспомнила.

Шурка!..

– Что случилось? – спросил он, ощупывая меня тревожным взглядом. – Тебе плохо?

– Ром, Шурка пропал, – сказала я, и меня затрясло как в ознобе. – А как ты тут очутился? Я же тебя в палате оставила...

– В окно увидел, как ты упала, – коротко ответил он и взмахнул рукой, пресекая дальнейшие вопросы. – Машина у тебя здесь? Отлично. Едем к тебе домой, по дороге все расскажешь.

– Наверное, надо в милицию обратиться, – выговорила я с усилием. Зубы у меня стучали так звонко, что слышно было, наверное, на Красной площади.

– Обязательно. Ну, поехали? Граждане, чего столпились? А ну, дайте пройти! Что это, по-вашему, бесплатное представление?

– А мы «скорую» вызвали, – неуверенно пискнул кто-то в толпе. – Уже едет.

– Позвоните снова и отмените вызов. Не до «скорой» сейчас.

– Ромка, как же ты в тапочках и пижаме?

– Ах черт! Ладно, фигня, некогда возвращаться. Ты сама машину вести сможешь? А то я весь в бинтах, да еще эти тапочки идиотские...

– Попытаюсь...

Понятия не имею, как мне удалось доехать до дома целой и невредимой. Внутри у меня мелко-мелко все тряслось, руки ходили ходуном, а глаза то и дело застилала пелена. Ромка подсказывал, куда поворачивать и на какую педаль нажимать, потому что я сама ничего не соображала. В голове у меня набатом гудела только одна мысль: «Шурка! Шурка! Мой сын в опасности!»

У подъезда сидела Антонина, зареванная и смертельно напуганная. Увидев меня, она упала на колени и зарыдала:

– Стася, девочка, клянусь тебе, я оставила его только на минутку!..

– Так, дамы, сейчас некогда устраивать истерики, – жестко сказал Ромка и помог Тошке подняться. – Рыдать будем потом, сейчас нужно действовать. Антонина, вы идете к Стасе домой и сидите на телефоне. Мало ли, вдруг с вами выйдут на связь.

– Похитители? – прошептала я, готовясь снова грохнуться в обморок.

– Не знаю, возможно. Мы с тобой, Стаська, едем в ближайшее отделение милиции и пишем заявление, пусть начинают разыскные мероприятия. Потом разделимся и будем прочесывать окрестности – ты на машине, а я пешком.

– В этой пижаме вас первый же патруль остановит, – заметила Антонина, утирая ладонями слезы.

– Ром, у меня дома были какие-то мужские тряпки, зайди и переоденься.

Действовали мы быстро. Роман облачился в Алексовы джинсы и рубашку, забытые им сто лет назад в моем шкафу, Антонину посадили на телефоне, снабдив кучей инструкций и выдав из аптечки пузырь валерьянки, а сами поехали в отделение. Заявление у нас приняли очень быстро, без лишних проволочек, а потом выпроводили на улицу, велев не путаться под ногами.

– Ром, а дальше что? – безнадежно спросила я, обшаривая взглядом окрестности: вдруг увижу где-нибудь родную рыжую макушку...

– Я обойду окрестности магазина, где потерялся Шурка, потом пройдусь по соседним домам, поспрашиваю... А ты садись за руль и поезди по округе.

Битый час я колесила по соседним улицам, останавливалась и совала всем прохожим под нос фотографию Шурки, которая всегда лежала в моем бумажнике. Никто ребенка не видел. Каждые двадцать минут мне звонил Ромка со своего мобильника и сухо сообщал: пока ничего. Ноль. Пусто. Бабки, нелегально торгующие у супермаркета семечками, хризантемами и домашними консервами, шепотом рассказали ему, что видели цыган – целую толпу, которые крутились недалеко от магазина, шумели, приставали к народу, клянчили милостыню. Потом они как-то в один момент исчезли, и по времени это примерно совпало с исчезновением Шурки.

При одной только мысли о цыганах у меня холодело внутри, и сердце начинало биться с перебоями. Воображение против воли рисовало картинки одна другой страшнее. Ребенок, избитый, просит милостыню в электричке... Его продали на органы за границу... Усыпили, связали и отвезли в какой-нибудь притон... О Господи, помилуй! Я отгоняла жуткие мысли, но они все возвращались и возвращались, доводя меня почти до истерики.