Рубин Рафаэля - Диана Хэгер

– Убирайся, Антонио!

Это сказал Донато высоким срывающимся голосом. Он стоял на нижних ступенях лестницы вместе с Легацией и Франческо, собравшимися печь свежий хлеб. Все трое слышали каждое слово отвратительного спора.

– И не подумаю, пока не получу то, за чем пришел. – Единственное, что ты получишь, – это хорошую взбучку! – пообещал Донато и бросился на младшего брата.

– Я так долго мучилась, сомневаясь в том, что поступаю правильно, – выпалила Маргарита. – Я рада, что ты сегодня открыл мне глаза.

– Тебе это не сойдет с рук, Маргарита Лути! Я не позволю тебе меня позорить! – выкрикивал Антонио, пока Донато тащил его за шиворот к двери. – Это я вам всем обещаю!

В тот же вечер кардинал Биббиена стоял перед племянницей и в изнеможении закатывал глаза, пока она тихо плакала, спрятав лицо в ладони. Его преосвященству были чужды нежные чувства, но Марию, которая жила с ним в Риме с девятилетнего возраста, он жалел. Его брат с супругой, предпочитавшие Вечному городу фамильное гнездо, величественное палаццо Довицио в Биббиене, считали, что наилучшая партия для их наивной дочери сыщется поближе к средоточию власти.

Сначала опекунство было для Бернардо обузой, но со временем, незаметно для себя, он обрел в Марии дочь, которой никогда не имел. Для нее же он стал заботливым советчиком и заступником, которого она не смогла найти в своем отце.

Мария редко видела родителей и во всем привыкла полагаться на дядю, который стремился ее защищать и желал устроить ее будущее. Изначально он задумал обручение с Рафаэлем, дабы прославить собственное имя, но, когда Мария увлеклась не на шутку, стал добиваться брака уже из отеческих побуждений.

Открывшаяся неприглядная правда задела его тем, что расстроила племянницу.

Она плакала, а кардинал смотрел на картину «Молитва святого Иеронима», которую подарил Марии, дабы украсить покои, отведенные ей на вилле его преосвященства на облюбованной знатью Виа деи Леутари. Кардинал сложил руки на груди.

– Если ты уже выплакалась, дорогая, осуши свои слезы и решай, что мы будем делать.

Биббиена приехал на фамильную виллу, где в довольстве и блеске жила Мария, из Ватикана в сопровождении папских стражников верхом на своем гнедом жеребце, покрытом богатой попоной под изукрашенными дорогими каменьями седлом. Колючий зимний ветер норовил забраться под накидку и рясу, когда он переправлялся через Тибр.

Он нашел племянницу в большой зале, где в гнездах бесчисленных ниш прятались бесценные древние вазы, а стены покрывали росписи на религиозные сюжеты. Это была ее приемная, преддверие спальни. Мария сидела перед огромным камином, в котором ревел огонь на подушечке из темно-голубого шелка. Она показалась ему безжизненной и обмякшей, как брошенная капризным дитятей тряпичная кукла, и кардинал почувствовал что ему изменяет терпение. Эти горькие слезы уже выводили его из себя. Более того, они терзали его сердце.

– А что еще нам остается, кроме как признать свое поражение?

– Признать поражение? – вскричал он, и его пронзительный голос заметался в гулких пустотах ниш. – Перед дочерью булочника? Пресвятой Боже, дитя мое! Такие слова недостойны женщины из рода Биббиена! Даже не думай сдаваться!

– А что мне еще делать? Думать о будущем, в котором не будет Рафаэля?

Он опустился рядом с ней на колени, взял ее за руки и слегка встряхнул. Его преосвященство ненавидел себя за эту несчастную привязанность, которая делала его слабым, размягчала сердце. Кардинал не желал быть уязвимым.

Заговорив снова, он постарался сдержать свой гнев и не кричать.

– Ты должна настоять на выполнении данного тебе слова. Речь идет о твоей чести, Мария, о добром имени твоей семьи. Если столь известная персона, как Рафаэль, расторгнет помолвку, мы не сможем подыскать тебе другую достойную партию!

По ее бесцветным щекам покатились слезы беспомощности.

– Разве ты не можешь пойти к Его Святейшеству и попросить за меня?

– Даже Папа не властен женить на тебе мужчину, если тот сам не захочет вступить в брак Кроме того, он уже говорили о тебе прошлой осенью, и Его Святейшество заметил, что Рафаэль весьма противился скорой свадьбе.

– Тогда все пропало! – Она снова отдалась горю, тоненько всхлипывая. – Но я так его люблю!

– А это, девочка моя, твоя ошибка, – холодно изрек кардинал и выпрямился. – Браки среди людей нашего положения не имеют ничего общего с любовью. Если тебе удастся изменить его намерения, переждав это новое увлечение, ты узнаешь, что твой Рафаэль обладает натурой художника. Иначе говоря, он непредсказуем, самовлюблен и подвержен всем порочным страстям без исключения.

– Дядюшка! – выдохнула Мария, прикрыв рот руками.

– Пора тебе повзрослеть, дорогая. Эти качества позволяют ему творить красоту, и они же потребуют от его жены большого терпения и понимания многих вещей.

– Таких, как любовные связи?

– Множество связей в обозримом будущем.

Ее влажные от слез совиные глаза распахнулись еще шире.

– Ты думаешь, что я никогда не понравлюсь ему настолько, чтобы он перестал смотреть на других женщин? Даже после того, как мы повенчаемся?

Он с раздражением ударил кулаком по обтянутому кожей подлокотнику огромного кресла.

– Мария, очнись, прошу тебя! Он все еще может жениться на тебе, если произойдет чудо и мы будем очень терпеливы, мудры и осторожны. И ежели Господь смилостивится над вашим союзом, ты, возможно, даже понесешь! Но Рафаэль Санти никогда не будет тебе верен! Он просто не способен хранить верность и всегда следует только своим желаниям! Если ты не расстанешься с детскими мечтаниями о том, что может быть иначе, поверь, я прогоню его подальше и поскорее!

Кардинал заметался по комнате, роняя слова:

– Так что тебе решать. Желаешь ты обрести идеального супруга или жемчужину Рима, прославленного художника, за которым нужен будет глаз да глаз, если одержишь победу?

Она вытерла нос платком, отделанным кружевами и долго сморкалась, пока нос не покраснел.

– Я все равно хочу выйти за него замуж, дядя.

– Такого как есть?

– Да. Такого как есть.

– Хорошо. Тогда давай сделаем все, что для этого потребуется. Я имею в виду: абсолютно все, – спокойно подвел он итог.

Они шли по узеньким людным улочкам Трастевере. Рафаэля никто не узнавал, потому что его оливково-зеленый бархатный берет был надвинут почти на самые брови и, пока они не достигли мощеной булыжником площади возле церкви Санта-Доротеа, он старался не поднимать головы.

– Пойдем, – сказала Маргарита, жестом предлагая ему войти внутрь.

– Мы? В церковь? – засмеялся он. – После того, что вытворяли утром?

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – пояснила она, поднимаясь по широким каменным ступеням к резным, потемневшим от времени дверям с медными ручками.