К западу от Октября - Рэй Брэдбери

Мой стакан опустел. Солнце скрылось, а с ним и отец и сын.

Но теперь один из них вернулся и сидел на расстоянии вытянутой руки от меня, а поезд, следующий в северном направлении, уносил нас в неосвещенную даль. Это был все тот же мальчуган, новобранец, сын того самого отца, который в летнюю жару командовал солнцу, когда взойти и когда закатиться.

Еле выжил? Едва уцелел? Еще в силах?

Поди знай.

Как бы то ни было, он оказался рядом тридцать лет спустя, шагнувший из детства в старость или состарившийся в детстве, и медленно прихлебывал третью порцию мартини.

Тут я спохватился, что слишком бесцеремонно сверлю его взглядом. Его ярко-голубые глаза смотрели как-то затравленно, поэтому я не сразу решился на разговор.

– Простите меня, – начал я, – боюсь сказать глупость, но… тридцать лет назад я приезжал на выходные в отель «Амбассадор», где один военный вместе с сыном следил за порядком у бассейна. Он… ммм… Вы его сын?

Молодой и в то же время старый человек задумался, осмотрел меня бегающими глазами и наконец слегка улыбнулся.

– Да, – сказал он, – я и есть тот самый сын. Садитесь поближе.

Мы пожали друг другу руки. Пересев к нему за столик, я заказал для нас обоих еще мартини, как будто мы собирались что-то праздновать или оплакивать. Когда бармен поставил перед нами стаканы, я сказал:

– Предлагаю тост – за год тысяча девятьсот пятьдесят второй. Хороший был год? Или плохой год? Все равно – за тот год!

Мы выпили, и этот человек без возраста почти сразу сказал:

– Вы, очевидно, хотите спросить о судьбе моего отца.

– Ох… – выдохнул я.

– Ничего, ничего, – успокоил он меня, – не смущайтесь. Очень многие интересуются, хотя прошло столько лет.

Ребенок в обличье взрослого поглаживал стакан с мартини и вспоминал прошлое.

– И вы отвечаете, когда люди вас спрашивают? – спросил я.

– Отвечаю.

Я собрался с духом:

– Тогда ладно. Что же случилось с вашим отцом?

– Он погиб.

Последовало долгое молчание.

– Это весь ответ?

– Не совсем. – Человек без возраста опустил стакан на стол и развернул салфетку, причем точно под углом к стакану, а потом в самую середину водрузил оливку, словно камешек из прошлого. – Помните, каким он был?

– Вполне живо.

– Как много смысла вы вкладываете в это «живо»! – Человек без возраста слабо усмехнулся. – А помните все эти «вокруг бассейна – шагом марш», «нале-во», «напра-во», «смирно», «не двигаться», «подбородок-живот-убрать!», «грудь вперед», «ать-два!», «делай»?

– Помню.

– Однажды, дело было в пятьдесят третьем, после того как отдыхающие разъехались, и вы вместе с ними, отец муштровал меня на жаре. Заставил целый час простоять на солнцепеке, ругался, брызгал слюной мне в лицо, в глаза, в нос, а сам орал: «Только шевельнись! Только моргни! Только дернись! Не сметь дышать, пока я не сказал! Слышишь, солдат? Слышишь? Ты слышишь? Слышишь?!» – «Да, сэр», – выдавил я. Отец развернулся, не устоял на кафельных плитках и упал в воду.

Мальчик-старик помолчал и странно хмыкнул.

– Вы знали? Нет, откуда… Я тоже не знал… что за те долгие годы, пока он брал в аренду бассейны, драил душевые, менял полотенца, чинил трамплины и трубы, он так и не научился – Бог свидетель! – так и не научился плавать! За всю жизнь! Подумать только… За всю жизнь. Он никогда мне в этом не признавался. Я и не подозревал! А поскольку он сам перед тем скомандовал: «Равняйсь!», «Не дергаться!», «Не двигаться!» – я так и остался стоять, уставившись на закатное солнце. Даже ни разу не посмотрел вниз. Смотрел только вперед, как было приказано, по уставу… Мне было слышно, как он барахтается и вопит. Но слов я не разбирал. Слышал только, как он ловил ртом воздух, захлебывался, уходил под воду, пронзительно кричал, но я стоял навытяжку, подбородок вверх, живот втянут, взгляд направлен в одну точку, на лбу пот, губы стиснуты, ягодицы сжаты, спина прямая, а он все вопил, кашлял, захлебывался. Я все ждал команды «вольно». Он должен был прокричать «вольно!», однако я этого не дождался. Что мне было делать? Я просто стоял как истукан, пока не смолкли крики, пока волна не ударилась о бортик бассейна – а потом все стихло. Не знаю, как долго я простоял навытяжку: минут десять, может, двадцать, полчаса, только мимо проходил какой-то человек, увидел меня, заглянул в бассейн и как закричит: «О господи!» Потом повернулся в мою сторону – а он был из тех, кто знал нас с отцом, – и дал команду «вольно». Только тогда я заплакал.

Он осушил свой стакан.

– Понимаете, я не мог знать наверняка, что он не притворяется. Он и раньше проделывал такие штуки – нарочно, чтобы застать меня врасплох. Бывало, зайдет за угол, выждет, а потом выскочит и смотрит, прямо ли я стою. Или притворится, что идет в уборную, а сам только и думает, как меня уличить. Искал, к чему бы придраться, чтобы потом меня выпороть. В тот раз, стоя у бассейна, я думал, что это очередная хитрость. Вот я и решил подождать, чтобы убедиться… чтобы удостовериться.

Замолчав, он опустил стакан на поднос и откинулся на спинку кресла, погрузившись в собственное молчание и глядя в никуда поверх моего плеча. Выслушав эту историю, я напрасно ждал, что у него навернутся слезы или дрогнут губы.

– Ну вот, – сказал я, выдержав паузу, – теперь мне известна судьба вашего отца. А как сложилась ваша судьба?

– Как видите, – сказал он, – я здесь.

Поднявшись, он протянул на прощанье руку.

– Спокойной ночи, – сказал он.

Глядя ему в лицо, я видел того самого мальчика, который ждал команды пять тысяч дней назад. Потом мой взгляд скользнул по его левой руке: обручального кольца не было. Что это означало? Нет сыновей, нет будущего? Но я не решился спросить.

– Приятно было повидаться, – услышал я свой голос.

Это был самый обычный майский вечер, примечательный только тем, что Джонатан Хьюз, двадцати восьми лет, за неделю до дня рождения встретил свой рок, нагрянувший из другой поры, из другого года, из другой жизни.

Поначалу Джонатан, конечно, ничего не заподозрил, хотя его рок вошел в тот же поезд, отбывающий от Пенсильвания-стейшн, уселся напротив и приготовился ехать через весь Лонг-Айленд. Он явился в обличье старика с газетой в руках – именно газета и привлекла внимание Джонатана Хьюза, который наконец решился обратиться к попутчику:

– Прошу прощения, сэр, но ваш номер «Нью-Йорк таймс» выглядит совсем не так, как мой. Шрифт более современный, что ли. Это, наверно, дополнительный выпуск?

– Нет! – Старик осекся, проглотил застрявший в горле ком и наконец выдавил: – То есть да. Это более поздний выпуск.

Хьюз огляделся по сторонам.