Лаковый «икарус»  - Владимир Шапко

Тогда же, осенью, стал появляться во дворе и Странный Старичок.

Тихий, прохиндеистый сын его соседом Кочерги числился давно. Лет пять, наверное, уже… Тихо всё делал, без скандалов с соседями, незаметно. Месяца два доставал уборщицу лестницы, старуху, недодавшую его жене десять копеек сдачи… При виде поднимающегося по лестнице человека – знакомого, соседа, да того же Кропина, черт побери! – вместе с женой сразу хмуро отворачивался к своей двери. Углубленно ковырялся ключом в замке. Точно только что пришел с улицы. А не намылились с женой и пустыми сумками в магазин. Сам в длинной кожаной куртке – бедра-стый, как жужелица. А жена – в коротком клетчатом пальто – толстоногая… Оба старались ни с кем не здороваться. Такова была хмурая, злая задача. Старались всегда проходить. Проскальзывать. И не из-за боязни людей. А больше от суеверной какой-то, необоримой брезгливости к ним. Как к черным кошкам через дорогу… Иногда, впрочем, пытались смягчить как-то всё. Косоротую улыбку натянуть хотя бы… Не выходило. Старух на лавке у подъезда не проведешь. Понятно, сладчайшей были для них занозой.

Стеснительный и даже робкий, Странный Старичок, в отличие от сына и снохи, здоровался всегда. Не получалось у него, чтобы не поздороваться с соседями. Первым здоровался… И вот такого – выписали из деревни… Затевался, видимо, хитрый проворот с квартирой. Расширение. Хитренькое дельце. Детей у них не было. Так не для собачонки же в самом деле старика с места сдернули? Ясное дело!

На крыльце Странный Старичок появлялся – точно вытолкнутый из подъезда. Топтался в неуверенности, опутываемый по ногам вынюхивающей собачонкой; торопливо перекидывал с руки на руку поводок.

Поздоровавшись со старухами, мимо них шел трудно, застенчиво. Как ходят люди с грыжей. Грыжевики. Сталкивая таз, подплетая ножками. Хотя грыжи у него – и об этом почему-то знали все – не было. Да, не было!

Страшно конфузился, когда собачонок его загибался в сладостную свою дугу. В самых, как казалось Старичку, неподходящих местах. Переступал с ноги на ногу рядом, робко подергивал поводок. Мол, нехорошо тут, Дин, не место. А кобелек давил на землю, не обращал внимания…

Кочерга порывался крикнуть Странному Старичку, прохрипеть что-нибудь веселое, но видел, что далековато, не услышит. Тогда начинал вздергивать вверх руку с болтающейся на лямке палкой. Мол, эй, Странный Старичок! Рули сюда! Сюда, ко мне! Со своим Дином! Поговорим!..

Старичок сразу как-то застывал. Боялся шевельнуться. С растерянной улыбкой все того же грыжевика. Или как будто стоял на рентгене. Уже по пояс раздетым. А тут еще откуда-то мальчишки набегали целой шайкой, окружали Дина. Который по-прежнему стоял на передних лапках. Будто гимнаст. Охтыбля-я! Стойку жмё-от! Лет по десять-одиннадцать пацаненкам. Затаенным, терпким все переполнены матком. Не держали его. Эптвою! Как мочу свою. Ночную, детскую. Охтыбля-а! Эптвою! Старичку становилось неудобно, мучительно. Тут не сельская школа. Тут город. Тут другие песни у детей. Это то-очно, дед! Эптвою! Старичок сдергивался кобельком, убегал куда глаза глядят. Охтыбля-а! Рван-ну-ул! Как Никулин с Мухтаром! Ха-ха-ха! Эптвою!

Через какое-то время опять проходил с Дином мимо старух. Опять точно паховую грыжу нес, подплетая ногами.

В старушках сразу возникал оживленный стукаток. (Такой стукаток возникает в коклюшках.) Кочерга, проследив за Старичком, азартно ударял себя по колену: разговорю я тебя, черта! Не я буду – разговорю!

Глаза Кочерги хулигански поблескивали из-под шляпы. Смеялись. Какие болезни? О чем речь? Орел сидит! Беркут! Кропин подозрительно оглядывал друга, которого оставил вот только на полчаса. Выпил, что ли? Но – где? Когда? Как? Кочерга в ответ хохотал. Однако когда тащили обратно домой, начинал стонать, приседать от боли в спине, растаращиваться. Все возвращалось к нему. Вся его действительность. Но на крыльце про спектакль «с девками и женихом» не забывал, и старушки гнулись опять от смеха, опять словно собирали в пригоршни падающие свои зубкй. И – как мгновенно облысевший вихрь – метался в дверях Кропин…

Когда Новоселов впервые позвонил в квартиру Кочерги (все вроде бы правильно, четвертый этаж, квартира 35), за дверью началось какое-то странное шебуршание, царапанье. Точно дергали дверную ручку чем-то. Не рукой. С кряком дверь подалась, приоткрылась. Образовалась темная щель, из которой пахнуло затхлым, непроветренным. Странно. Новоселов давнул дверь дальше, вошел. Ноги сразу наступили на какую-то веревку. Веревка под ногами зашевелилась. Ее явно дергали, тянули куда-то по коридорчику. И она была привязана к ручке входной двери. Ага! Понятно! Новоселов, прислонив сумку с продуктами к стене, двинулся по этой веревке. Ощущал себя полярником в пургу. Сунувшимся в темноту полярной ночи. Покакать.

В окно солнце не попадало, да еще старые тюлевые шторы съедали свет с улицы, и в комнате было темновато. Вся обстановка как-то отодвинулась от стен, сгрудилась на середине комнаты. Как при ремонте, при побелке – в тихом словно бы испуге была насторожена и как-то давно неподвижна. Торчал испуганно шкаф. Какие-то кругом темные ящики, картонные коробки на полу, некоторые раскрытые, некоторые перехлестнутые бечевками. Стиснутый со всех сторон, в махровой скатерти, – астматик-стол…

– Есть кто живой?

Из-за шкафа выглянуло и, как на морозе, на холодном ветру, продребезжало что-то вконец загнутое, старческое, завязанное в тряпки и шали:

– Вам кого-ооо?

Новоселов поздоровался. Невольно закричал, спрашивая, здесь ли живет Яков Иванович Кочерга.

– Здееееесь. Яяяяя… Здравствуйте… Слесарь, что ли?

Новоселов удивился. Вообще-то он…

– Тогда иди. В ванной. Сливной бачок не в порядке. Сам разберешься. Я… оденусь… – Старик поддернул толстые китайские кальсоны к горбу, обмотанному шалью. Ушел за шкаф.

Новоселов послушно двинулся, куда ему велели. Все это становилось забавным. Нашарив в коридоре выключатель, щелкнув им, обнаружил дверь в ванную. Открыл. Тоже включил свет. Так. Действительно, вода в унитаз подтекает, журчит. Все правильно. Смотрел озабоченно на бачок под потолком. Приковылял хозяин. Уже одетый. В какую-то кацавейку и широченные штаны. В три погибели согнутый, он смотрел на Новоселова как будто с пола. Как будто лежа на щеке. Ну, что? Мастер? Все понял?

Входя зачем-то в дубоватую роль то ли слесаря, то ли важного представителя ЖЭКа, Новоселов похвалил старика. Утечка. Да. Непорядок. Устраним. Излишний расход воды. Значительный перерасход по тресту. Спасибо за сигнал. Молодец!

– Да нет! – поморщился старик. – Разговаривает. Как телефон. Заднице постоянно выслушивать приходится…

Старикан-то, оказывается, не без юмора. Все устройство действительно напоминало гигантскую телефонную трубку. Перевернутый телефон. И слушающим ухом его на дню несколько раз – была изнеженная попа старика. На телефоне сижу. Ага. Разговариваю. Алло! Да! Слушаю вас! Позвоните потом! Я занят! Фыр-р-р-р!..

Минут пять уже ржавыми мокрыми руками Новоселов пытался что-то сделать в бачке. (Стоял на табуретке.) Поплавок никак не поддавался, не регулировался. Бачок, словно срывая все намеренья слесаря, нагло, во всю мощь начинал фырчать. Новоселов рукой перекрывал хулиганство, не давая безобразничать, снова мороковал. Старикан не уходил, смотрел.