Пикассо и его женщины - Сергей Юрьевич Нечаев

думает страдать из-за твоего отсутствия. Ты должна ощущать себя вольной поступать так, как тебе кажется наилучшим для себя самой. А быть чьей-то вечной нянькой — это не жизнь… Разве что ты ни на что большее не способна… Поверь, ты прежде всего должна думать о себе.

В результате, когда Пикассо вернулся, Франсуаза сказала ему, что убеждена, что в их союзе больше нет никакого глубокого смысла и она не видит причины оставаться с ним.

Он спросил:

— В твоей жизни появился кто-то другой?

— Нет.

— Тогда ты должна остаться, — уверенно заявил он. — Будь кто-то еще, это, по крайней мере, служило бы оправданием, но раз его нет — оставайся. Ты мне нужна.

* * *

Той осенью и зимой они готовились к большой выставке работ Пикассо в Милане и в Риме, и дел было очень много. Поэтому Франсуаза выбросила из головы все сказанное Матси и осталась. Более того, она почувствовала большие изменения. Если раньше отсутствие Пикассо ее пугало, то теперь она стала радоваться ему. Сама она потом написала:

«Чем меньше я его видела, тем мне было легче».

Слова эти очень важны, ибо они наглядно свидетельствуют о том, что чем больше она восстанавливала свое потерянное «Я», тем легче ей было отпустить отношения, которые к тому времени уже закончились. Конечно, присутствовали еще какие-то остаточные приступы боли, какие-то необорванные нити, связывавшие их, но момент окончательного «прозрения» явно был уже близок.

В ее воспоминаниях читаем:

«Было очевидно, что Пабло понял мои чувства и поэтому носился по всей округе, словно всадник без головы. Никогда в жизни он не разъезжал так много, как той зимой. Возвращаясь в Валлорис, всякий раз спрашивал, не передумала ли я насчет своего ухода. Я неизменно отвечала — нет. Весной он то и дело ездил на бой быков, в промежутках между ними заводил любовные интрижки. Возвращаясь из этих поездок, волоча хвост, будто усталая собака, он торжествующе спрашивал, по-прежнему ли я хочу уйти от него. Вечно наивный, он воображал, что из-за ревности я сделаю поворот на сто восемьдесят градусов, дабы удержать его любой ценой. Однако результат оказался прямо противоположным».

Помогало ей и то, что она впервые стала принимать в расчет возраст Пикассо, хотя до сих пор эта проблема казалась ей несущественной. Но, когда он принялся резвиться, словно сорвавшийся с цепи щенок, она внезапно осознала, что в октябре 1952 года он отметил свой 71-й день рождения. Впервые она увидела его стариком, и ей казалось странным, что он ведет себя таким образом.

Ей же было всего тридцать, и свои ощущения на тот момент она выразила потом следующими словами:

«Я была молодой, не обладающей опытом и уравновешенностью, приходящими с годами, а у него было более чем достаточно времени, чтобы перебеситься. Если, несмотря на свои годы, он был не менее ветреным, чем какой-нибудь мой неопытный ровесник, то мне было бы лучше взрослеть с парнем, чем со стариком, воспитанию которого пора бы уж было завершиться. Это явилось щелью, в которую проник свет. Однажды, после того как он, по своему обыкновению, часа два перебирал все невзгоды в своей жизни, я, с удивлением, услышала вместо ритуального утешения свои слова: “Да, ты прав. Твоя жизнь идет очень скверно, а завтра, возможно, станет еще хуже”. И продолжала вещать словно Кассандра, что дела его ужасны, что выхода нет, но самое худшее еще впереди, и жизнь станет до того невыносимой, что эти дни покажутся ему счастливыми. Пабло вышел из себя.

Впал в гнев, пригрозил покончить с собой. Я ответила, что не верю этому, однако если он считает это наилучшим выходом, не сделаю и попытки помешать ему».

* * *

Конечно же, Пикассо был ошеломлен, когда заметил произошедшие в его Франсуазе изменения. «Что это случилось с тобой, всегда такой мягкой и нежной?» — спрашивал он.

Но она уже пробудилась и освободилась от его чар, и теперь она перестала эмоционально на него реагировать. Кстати сказать, подобное наступает всегда: у кого-то — раньше, у кого-то — позже. Но отсутствие эмоций не является признаком окончания отношений. Это означает лишь то, что именно потерявший эмоции закончил отношения, пройдя все мучительные стадии разрыва. В данном случае это означало, что именно Франсуаза полностью освободилась от отношений с Пикассо, а вот он, выходя из себя, демонстрировал, что эмоции у него еще остались.

В воспоминаниях Франсуазы Жило читаем:

«С этой минуты я видела в нем человека, подверженного всем соблазнам, всем видам сумасбродства. Одним из его достоинств, которые больше всего меня восхищали, была неимоверная способность собирать и направлять свои творческие силы. Внешней стороне жизни значения он не придавал. Его устраивала любая крыша, лишь бы под ней можно было работать. Не тратил времени на “развлечения”: мы почти не ходили в кино и театры. Даже отношения с друзьями имели свои рамки. Его могучие силы всегда были под стать стремлению к творческой работе, он почти не тратил себя на мелочи повседневной жизни. Это был один из его ведущих принципов.

Однажды он сказал мне: “Энергетический потенциал у всех людей одинаковый. Средний человек растрачивает свой потенциал по мелочам направо и налево. Я направляю свой лишь на одно — мою живопись, и приношу ей в жертву все — и тебя, и всех остальных, включая себя”.

До сих пор я видела Пабло через его внутреннюю жизнь, как уникальное явление. Но тут увидела расходующим свои силы самым легкомысленным, безответственным образом, впервые увидела его снаружи. Поняла, что, перевалив за седьмой десяток, он почувствовал себя на десять лет старше и что силы, которые сосредоточивал внутри для творческой работы, внезапно захотел тратить на “жизнь”. И поэтому все нормы, что он установил для себя и тщательно соблюдал, теперь полностью отринуты. Его постоянный страх смерти вошел в критическую фазу и помимо всего прочего спровоцировал вкус к “жизни” в той форме, от которой он отказался много лет назад. Ему хотелось казаться молодым любой ценой, он постоянно спрашивал меня, боюсь ли я смерти. Часто говорил: “Чего бы я ни отдал, чтобы помолодеть на двадцать лет”. “Как ты счастлива, дожив только до своего возраста”, — сказал он мне».

Раньше он