Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника - Владимир Медведев

Таких ребят я подобрал. Выручило то, что я хорошо знал отделение подготовки наших кадров, которое сам прошел. Все были молодые, на взлете. Они могли еще расти и расти. Если бы не август 1991-го… После этих событий все ребята разошлись, их буквально расхватали хозяева коммерческих структур.

К сожалению, в отношениях между Горбачевым и охраной появилась отчужденность. Ни он, ни Раиса Максимовна в людях людей не видели, условиями жизни их не интересовались. Оба говорили: если человеку по закону квартира положена – пусть получает. Да у нас, миллионы людей десятки лет маются в жилищных очередях, «по закону» им всем квартиры положены, а получить ничего не могут. А при нашей напряженнейшей работе, если человек в коммунальной квартире не выспится, не отдохнет, какой с него работник. Как Суворов говорил: ты сначала солдата одень, накорми, а потом спроси с него.

Но самое главное – между охраняемым и охраной стало проявляться отчуждение. В отношениях с нами он повел себя как закоренелый партийный функционер, все вопросы, даже мелкие, бытовые, решал только через Плеханова. Купить цветы ко дню рождения Раисы Максимовны – распоряжение через Плеханова, рубашку погладить – тоже через начальника управления КГБ. Я уже не говорю о более серьезных вещах – состав отделения, подготовка к командировке. Несколько раз я просил Горбачева:

– Вы хотя бы дня за три скажите, куда предстоит командировка.

– Жирно будет: за три дня!..

Все держал в тайне – даже от меня. Это сильно затрудняло работу охраны. Зато вполне устраивало Плеханова. Он с удовольствием брал на себя все хозяйственные и бытовые заботы, понимая, что становится как бы доверенным лицом Генерального. Раньше он пытался через меня добывать любую информацию о настроении хозяина – если Горбачев в добром расположении духа, Плеханов меня, как говорят, в упор не видит, но если Горбачев недоволен, сердит, Плеханов тут же приглядывается ко мне, даже заискивает, пытаясь угадать, выяснить – нет ли тут прокола со стороны управления или его лично. Теперь Юрий Сергеевич сам непосредственно оказался вхож к хозяину по любому поводу.

Доходило до несуразностей. Горбачев просит о чем-то меня через Плеханова, а тот, человек уже немолодой, забывает передать. Случалось, передавал что-то через секретаря, и тот также забывал. Вот такое чиновное общение – через посредников. А в итоге случалось, что Горбачев выходил из кабинета и – ко мне:

– Поехали.

– Куда? Машина не заказана, вы меня не предупреждали.

Глупость, конечно, величайшая: глава государства выходит к подъезду, а машины для него нет. Он возмущается, ругает меня, Плеханова, потом говорит:

– Пойдем пешком. Прогуляемся.

Выясняется: из ЦК он собрался в Кремль. Дорога из кабинета в кабинет, в общем, недальняя.

В первые годы Михаил Сергеевич больше времени любил проводить в цековском кабинете на Старой площади, который он получил по наследству от Брежнева. Здесь он принимал руководителей коммунистических партий зарубежных стран, наших советских, партийных деятелей. Потом, когда репутация партии покатилась вниз, любимый кабинет он решил оставить и чаще стал работать в Кремле, и здесь кабинет остался тот же – от Брежнева, но простую мебель предшественника – большой стол и стулья – Горбачев поменял на более изысканную – кожаные кресла, диван.

Когда мы из ЦК отправлялись в Кремль пешком, машины догоняли нас по дороге, где-нибудь на улице Куйбышева. Случалось, Горбачев не садился в машину, так и шли пешком. Я старался говорить охране: не трогать людей, не привлекать к себе внимания. Некоторые прохожие просто не замечали нас, другие узнавали, улыбались, и все проходило спокойно. Но молодые охранники, шедшие впереди, нервничали, не выдержав, полушепотом, жестко говорили: «Посторонитесь, освободите дорогу». Люди расступались, иногда терялись, и Горбачев, видя это, сердился:

– Володя, ну что это такое?

Горбачев, как и Брежнев, не любил бронированную машину. Она была более тесной, с низкой крышей, вентиляция в ней хуже, окна не открывались. Но – могучая, оконные стекла – толщиной сантиметров семь, не меньше. Не только пуля, никакая граната не достанет.

Разве что из огнемета или из пушки можно взять. На наши рекомендации по поводу безопасности Горбачев отшучивался: «Что будет, то будет – от судьбы не уйдешь».

Потом стал сердиться, когда мы настаивали на бронированной машине. Приходилось решать вопрос через председателя КГБ. Горбачев нехотя соглашался на определенный срок, но потом снова просил свою привычную машину.

Оба, и Брежнев, и Горбачев, в личном плане были далеко не трусы.

Но мне кажется, все-таки главная причина нелюбви Михаила Сергеевича к бронированной машине – там не было стеклянной перегородки, отделяющей его задний салон от нас с водителем. Ведь он любил скрывать от меня даже то, что я обязан был знать по службе. Однажды он заказал мне в машине разговор, я соединил его, он попытался поднять стеклянную перегородку, но что-то заклинило, ничего у него не вышло, и он досадливо объяснил нам с водителем свои безуспешные попытки уединиться:

– Меньше знаешь – лучше спишь.

Брежнев, насколько помню, никогда этой перегородкой не пользовался. «Ташкент, первого секретаря!» Или кого-нибудь еще заказывает, говорит при нас. Во-первых, он знал, что ни от Рябенко, ни от меня никакой утечки информации никогда не будет – исключено. Во-вторых, он никогда никаких сверхсекретных разговоров из машины не вел.

Не останавливать личные машины, не задерживать общественный транспорт на трассах следования, не выставлять много охраны в командировках – все эти внешние атрибуты демократии, которым следовал Горбачев, доставляли охране немало беспокойства. Иногда приходилось элементарно обманывать его, например, на постоянной его трассе – с работы и на работу – мы весь личный транспорт загоняли «в карманы» – переулки и тупики, Генеральный не видел этого.

В командировках же местные власти всегда перестраховывались, и мы ничего не могли поделать. «Вас за перестраховку поругают – и все, – повторяли всюду одно и то же, – а нам, если вдруг ЧП, головы не сносить». Канцлер Коль приехал к нам на переговоры, они проходили в Ставропольском крае – в Архызе. Местные власти настояли на своем, Ставрополь был утыкан милиционерами и военными. Это, к счастью, не бросилось в глаза ни Колю, ни Горбачеву, ни, самое главное, Раисе Максимовне. Все благополучно закончилось, высокий гость отбыл на родину.

А через полторы недели Ставрополь посетил еще один высокий гость – Толя, муж Ирины, дочери Горбачева. Там ему соседи, знакомые, родственники рассказали, что во время визита западногерманского канцлера на улицах Ставрополя было много военнослужащих, на улицах молодежь в первые ряды не пускали, а выставили ветеранов войны, которые выглядели, мягко говоря, не очень респектабельно. Вернувшись в Москву, Анатолий рассказал об этом дома. Раиса Максимовна возмутилась, Михаил Сергеевич устроил нам, охране, взбучку.

– Сколько раз я говорил вам, чтобы солдат было меньше видно… Вы все не хотите думать, что скажут обо мне люди.