Потому что (не) люблю - Стася Андриевская

Проще всех было Тёмке: он, высоченный, крепкий телом мужик, он оставался всё тем же ребёнком-аутистом в голове и, как и всю свою жизнь, бормоча что-то под нос, увлечённо играл с верёвочкой. И сейчас я ему даже завидовал.

А потом они уехали, и я остался в городе один. Один на один и с собой, и с бедой.

Порядком помотав меня по инстанциям, к исходу положенных тридцати дней следствие всё-таки окончательно склонилось к версии самоубийства. Официально это выглядело как возбуждение уголовного дела по факту безвестного исчезновения и предполагало собой продолжение разыскных мероприятий, но в разговоре со следователем я явно видел, что он-то уверен в том, что перед нами суицид чистой воды и утерял к происходящему всякий интерес, дожидаясь лишь возможности приостановить дело. Да и Михеев, тот самый начальник полиции, хотя и шёл навстречу по многим вопросам, но всё чаще мягко подводил к тому, что они делают всё возможное, но, мол, что они в данном случае могут-то?..

Эту же версию с огромным энтузиазмом подхватили журналисты, и это злило больше всего, хотя, казалось бы, какая разница, если итог один — от Маринки вот уже месяц ни слуху, ни духу? Но нет, мне было важно доказать, что она не самоубийца. Это было её доброе имя как руководителя Кризисного центра, а значит и доброе имя её «Птиц» А кроме того — это было нужно мне самому.

Поэтому мои айтишники методично искали и ломали её личные мейлы и мессенджеры, отслеживали возможные облачные хранилища. Юристы в это время брали штурмом непробиваемую, где не надо, «безопасность личных данных» абонента на предмет получения доступа к истории Маринкиных звонков и СМС. Осложнялось всё тем, что её телефон тоже исчез, а перенести номера на другие сим-карты для того, чтобы получать СМС-коды, подтверждающие операции с личными данными, не представлялось возможным без личного заявления Маринки. Круг снова замкнулся, и я в очередной раз остался с проблемой один на один.

Отдельная тема — журналюги. Они нападали целыми стаями, ворошили наше с Маринкой прошлое, стоили версии одна грязнее другой, били в самые больные места. И я, раз за разом нарушая советы своих юристов сохранять видимость безразличия, эмоционально ввязывался в демагогии, неизменно приобретающие вид попыток оправдаться.

А потом вдруг с туманной формулировкой «в связи с угрозой пониженного уровня лояльности конечного потребителя» один из давних партнёров отказался от реализации металлопроката от РегионСтали, а некоторые другие, словно глядя на него, заняли подобие выжидательной позиции.

Юристы и финансисты отмели на корню мою параноидальную версию о том, что причиной этому послужил скандал с «самоубийством» Маринки. По их мнению, ветер явно дул от Северстали, затягивающей моё предприятие в сети холдинга, и просто «крысы» побежали с корабля. Явный признак скорого крушения.

И один только Горовец методично давал знать о том, что всё ещё ждёт решения по участку под «Птицами» и своей назойливостью напоминал мне чёрного ворона, кружащего над умирающим воином. От этого воротило, и даже понимая, что сейчас я как никогда нуждаюсь в его инвестициях, рука не поднималась подписать договор передачи, словно это была бы подпись под моим предательством Маринки.

Маринка, Маринка… Где же ты?

Неизвестность изводила. Что может быть хуже неё, когда, как ни упирайся, а уверенность в том, что всё будет хорошо с каждым днём становилась всё призрачнее? Я чувствовал что размяк, потерял хватку и способность к хладнокровным решениям. Здоровый цинизм, так необходимый в бизнесе, иссяк. И с этим надо было срочно что-то делать.

Взял себя в руки и, сделав напоследок официальное заявление о том, что в суицид и несчастный случай с супругой не верю, а поэтому буду продолжать розыск в частном порядке, прекратил всякое общение с журналистами и обратил особое внимание на «Птиц»

Теперь тщательным опросам подвергались не только управленцы и офисные сотрудники помельче, но и обслуживающий персонал и работники технического звена, а также постояльцы, находившиеся под опекой на момент исчезновения Маринки.

Осложнялось всё тем, что в центре всегда работало много волонтёров, некоторые из которых уже при первой волне оперативных мероприятий, когда расследованием ещё занималась полиция, предпочитали не связываться и уходили из центра. Тогда же уволились и некоторые официальные сотрудники, и даже ушли в неизвестном направлении постояльцы, не желающие иметь дела с правоохранительными органами. Ну что ж, их право.

Но мои люди всё равно снова, и теперь уже гораздо тщательнее, шерстили «Птиц», вплоть до того, что отыскивали уволившихся сотрудников, волонтёров и ушедших в неизвестном направлении «постояльцев» — и всё ради пары придирчивых вопросов, ради того, чтобы нарыть хоть что-то, за что можно было бы уцепиться и обрести новую надежду.

И вот казалось бы — происходит глобальный движ, обречённый хоть на какой-то успех… Но по факту, минул ещё почти месяц, а результатов — ноль. И я уже не знал, стоит ли продолжать пить эти грёбанные таблетки от сердца, без которых врачи на полном серьёзе пророчили мне близкий инфаркт, или лучше сразу сдохнуть. Непрекращающаяся тревога мешалась с раскаянием и жутчайшим отчаянием от невозможности отмотать время назад и всё исправить…

А ещё через пару недель, одна за другой навалились вдруг вести.

Сначала ребята переслали мне координаты взломанного облачного хранилища, связанного с Маринкиным мейлом, созданным по всей видимости для всякого хлама, типа разовых регистраций на малозначительных порталах и неминуемого спама рассылок от них. Но именно это облако оказалось синхронизировано с её телефоном, и туда автоматом улетали все файлы, попавшие в его «галерею»: скрины какой-то мебели, посуды, шмоток, прикольные мемы, цитаты «за жизнь», смешные видосики — словом, всё то неважное, что периодически под корень чистится из памяти телефона, но так и оседает в облаке. И среди всего этого — Маринкины селфи и короткие видосики годичной давности, когда она, судя по всему, только получив этот телефон от меня в подарок, баловалась с настройками камеры.

По большей части смешные, а иногда и откровенно дурацкие, но полные её врождённого кокетства и чувства стиля, красоты, нежности и уникальности. Я залипал на каждом из них, то до крови впиваясь в губу, то глотая ком в горле и борясь с едкой пеленой, наползающей на глаза.

Как же я всё-таки устал без неё, как выдохся! Всё отдал бы за то, чтобы наконец услышать её голос вживую, попасть в зону её сумасшедшего притяжения. Поговорить, помолчать. Покаяться…

Потом снова всякий хлам из скринов, фоточек закатного неба над Волгой, вороха поздравительных открыточек к Новому году и восьмому марта. И вдруг — Владька! Ну то есть Владислав… у меня на шее. Сердце замерло. Снова Владька, снова я с ним. Сашка… Одна, с Владькой, мы все трое… А в папке с видосиками — короткие ролики с наших с сыном прогулок по Воронежскому парку…

— Тимур, я не знаю, как! Как хотите, но мне нужны данные — от кого это к ней попало! — едва сдерживаясь, орал я в трубку.