За нами Москва! - Иван Кошкин

Укладываясь спать в наспех вырытом под танком окопе, Безуглый как бы между делом спросил:

— А что, Иван Сергеевич, комроты у нас, кажется, подходящий?

— Угу, — ответил сонный старший лейтенант, — Александр Федорович наш человек.

— Вот и мне так показалось, — подхватил заряжающий, ожидая продолжения.

Но Петров уже начал понемногу проваливаться в сон и провалился бы, если бы водитель не ошарашил его вопросом:

— А что за зверь крокодил?

— Это ты к чему? — повернулся к Осокину командир.

— Ну, вы утром говорили: «будет ползать, как крокодил».

— Васька, хватит придуриваться. — Старший лейтенант опять положил голову на руки, думая о том, хватит ли того лапника, что они нарубили на дно ямы. Ночи сейчас холодные.

— Я серьезно, — обиделся мехвод.

— Щуку видел? — сонным голосом спросил москвич.

— Ну, — ответил водитель.

— Гну. Крокодил — это та же щука, только с лапами, и хвост у нее как у ящерицы.

Петров уже вовсю храпел.

— Фигня какая-то, — пробормотал Осокин.

— Угу, — сказал заряжающий, — спи давай.

Через минуту храпели все трое.

* * *

Михаилу Ефимовичу Катукову не спалось, жара казалась невыносимой, и комбриг подумал, что натопили, наверное, и впрямь с излишком. Ночь была спокойная, хотя небо с утра заволокли тучи, обошлось без дождя. Перевернувшись на другой бок, полковник подумал, что, пожалуй, нужно идти спать в сени, но не успел он подняться, как дверь в комнату распахнулась, и к лавке под бежал телефонист.

— Товарищ полковник, — даже не видя лица, Катуков мог сказать, что боец взволнован, — товарищ полковник, срочно к телефону!

Ожидая чего-то подобного, Михаил Ефимович с вечера лег в одежде, натягивая сапоги, он спросил:

— Кто вызывает?

— ГэАБэТэУ, — коротко ответил боец.

— Черт. — Комбриг натянул китель и, застегивая на ходу пуговицы, шагнул в горницу.

Второй телефонист подал ему трубку.

— Катуков у телефона. — В трубке трещало и щелкало.

— Михаил, слушай меня внимательно…

Полковник вздрогнул — он хорошо знал этот голос, с ним говорил начальник Главного Автобронетанкового Управления генерал-лейтенант танковых войск Федоренко, тот, кто почти полтора месяца назад приказал ему принимать танковую бригаду, одну из первых в РККА.

— Поднимай бригаду и двигайся на станцию, эшелоны уже готовы. Пункт назначения — Мценск. От Мценска двигаешься на Орел, твоя задача — прикрыть направление на Тулу до за вершения развертывания 1–го гвардейского стрелкового корпуса. Письменный приказ получишь на станции. Задача ясна?

Михаил Ефимович быстро обдумал слова генерала. То, что приказ ему отдает начальник ГАБТУ через голову его непосредственного командира, было, конечно, необычно, но вполне объяснимо. Танковые бригады стали новым типом соединений в составе РККА, ничего удивительного, что Федоренко лично руководит ими, тем более что с командиром корпуса генерал-майором Лелюшенко Катуков еще не имел случая познакомиться. Тревогу вызывала задача: прикрыть направление на Тулу: раз нужно прикрывать, значит, существует угроза…

— Задача ясна, — ответил комбриг. — Разрешите вопрос?

— Разрешаю, — ответил начальник ГАБТУ.

— Яков Николаевич, что происходит?!

Полковник решил обойтись без церемоний и задал вопрос в лоб. Он знал Федоренко и надеялся, что тот не пошлет его подальше, а разъяснит обстановку, хотя бы на этом направлении. Некоторое время на том конце провода молчали, затем усталый, какой-то постаревший голос генерал-лейтенанта произнес:

— Немцы прорвали фронт на участке Ямполь — хутор Михайловский. Сегодня днем захвачен Севск, на Орел наступает 24–й танковый корпус. Между ними и Тулой наших войск нет. Миша, ты должен успеть, выдвигай все что есть, третий батальон оставь в Кубинке. — Генерал говорил спокойно, размеренно, но в голосе чувствовалась смертельная усталость. — Одновременно с тобой в Мценск прибудут 34–й полк НКВД и сводный батальон Тульского оружейно-технического училища. Организуешь взаимодействие, если надо, подчиняй их себе. Все.

Катуков положил трубку и несколько секунд сидел неподвижно, собираясь с мыслями. Внезапно в комнате стало светлее, и, обернувшись, комбриг увидел капитана Никитина с керосиновой лампой в руке, начальник оперативного отдела, разбуженный разговором, молча ожидал приказаний своего командира. Открылась дверь, и в горницу ввалился заспанный комиссар, за ним вошел всегда аккуратный, интеллигентный начальник штаба подполковник Кульвинский.

— Ну ты так громко крикнул: «Что происходит?», что мы как-то все разом проснулись, — развел руками на невысказанный вопрос комиссар.

— Проснулись, значит? — протянул полковник. — Ну тогда спешу обрадовать: бригада выдвигается на фронт, немедленно, сейчас же.

— Нами затыкают дыру? — спокойно спросил начштаба.

— Дыру… Да мы в этой дыре будем болтаться… — Полковник выругался. — Похоже, там не дыра, там хуже. Как бы не оказалось, что мы и будем новый фронт. Времени нет, к утру погрузку нужно закончить!

* * *

Наблюдая, как последние танки закрепляются тросами на платформах, Катуков подумал, что, пожалуй, месяц тренировок не прошел даром. Бригада снялась с места без проволочек, выдвинулась на станцию быстро, без заторов и обычной в таких случаях путаницы, погрузку вообще завершили в рекордные сроки. О том, насколько большое значение придавалось их выдвижению в Мценск, говорило присутствие начальника военного совета бронетанковых войск, армейского комиссара 2–го ранга Бирюкова. Высокий политработник выступил перед людьми с короткой, но прочувствованной речью, сообщив, что они идут на фронт выполнять специальный приказ Сталина и раз уж входят в состав гвардейского корпуса, то должны приложить все усилия, чтобы самим получить это высокое звание. Рассусоливать комиссар не стал, понимая, что никакое напутствие не стоит задержки с погрузкой. Головным должен был уйти эшелон с первым танковым батальоном и мотострелками, туда же комбриг приказал погрузить свой штабной автобус. Последние танки еще крепились и маскировались брезентом, когда раздался свисток паровоза, комбриг повернулся к Бирюкову, козырнул и побежал по платформе вдоль тронувшегося уже состава. Поравнявшись со штабным вагоном, полковник протянул руку, и его втащили внутрь. Чуть погодя вслед за первым двинулся второй эшелон, за ним третий, стоя на перроне, Бирюков глядел, как уходит в ночь 4–я танковая бригада.

Старший лейтенант Петров молча смотрел в маленькое окошко теплушки — мимо проносились полустанки, перелески, поля, с которых не так давно убрали хлеб. Эшелону дали «зеленую улицу», и он мчался на юг, не тратя время на то, чтобы пропускать встречные поезда. Молодой командир подумал, что за последние сорок дней он уже второй раз едет на фронт, причем с новой частью, дважды он терпел поражение, терял машины и людей, каково будет сейчас? Он начал сворачивать козью ножку, подошедший Бурда достал свой кисет, и через некоторое время оба курили, глядя на однообразный придорожный пейзаж. Настроение в теплушке было неважное — внезапный подъем, ночной выход и тяжелая, непонятная речь армейского комиссара 2–го ранга наводили на мрачные мысли. И Петрову, и Бурде была знакома такая спешка, оба понимали: на фронте происходит что-то совсем нехорошее, и бригаду, судя по всему, бросают в самое пекло. Похоже, точно так же думали остальные танкисты, здесь не было тех, кто не понюхал пороху в летние месяцы, и даже вечный балагур и скоморох Безуглый молча лежал на нарах и смотрел в стенку. В воздухе витал невысказанный вопрос: «Сколько можно? Когда начнем воевать как следует?» Составы шли к Мценску, и все понимали, что теперь за спиной не просторы Украины, не леса Смоленщины, фронт приближался к Москве, и права на ошибку у них не было.