Государь  - Олег Кожевников

Переговорив с Клембовским и узнав, какими силами противник нанес удар, я даже обрадовался, что разрыв в нашей обороне такой большой и что германские части в некоторых местах уже прорвали нашу вторую линию обороны. Тем легче и практически без боев бригада Мошнина окажется в тылу у противника. Но это была моя первая реакция, а потом я уловил нотки паники в словах начальника штаба фронта и задумался. Клембовский боялся, что фронт из-за этого удара может начать разваливаться. Солдаты не хотели воевать, пропагандисты уже добрались до расшатывания устоев русской армии – дисциплины, уважения к командирам и даже к основам основ – православия и любви к родине. Конечно, островки дисциплины и уважения к командирам еще оставались, но их было мало.

Клембовский от имени командующего фронта потребовал от меня всем корпусом выступить на помощь 8-й армии и любым способом локализовать прорыв нашей обороны и не допустить дальнейшего продвижение неприятеля. То есть получалось, что мой план, согласованный с Брусиловым, накрылся медным тазом, и штаб фронта решил бороться с наступлением противника традиционными методами. Используя последние резервы, ударом в лоб попытаться остановить наступление германцев. Никто уже не думал о гигантских потерях, а они были неизбежны, и наверняка этот наскок кавалерии на напичканные пулеметами и артиллерией передовые части немцев закончится полным разгромом моего корпуса. А сейчас это, пожалуй, единственная на фронте крупная часть, которую не затронул тлен разложения. Не получалось у пропагандистов воздействовать на джигитов. Для казаков идеи всяких там очкариков и жидов тоже были чужды. Противников царя и продолжения войны быстро выявляли, объявляли шпионами и арестовывали. Нет, нельзя бросать корпус в эту мясорубку. Немцев все равно этим самопожертвованием не остановить.

Разговаривая с Клембовским по телефону, я напряженно думал, как похитрее избежать выполнения этого нелепого распоряжения. Если встать в позу перед Клембовским, то следом последует приказ командующего фронта, и я буду вынужден исполнять это прямое распоряжение. Поэтому заверил начальника штаба фронта, что лично поведу корпус в атаку на прорвавших фронт германцев. Вот только все дивизии корпуса перебросить быстро к месту прорыва германцев не получится. Две дивизии находятся на учениях, и потребуется не менее суток, чтобы подготовить их к маршу – передать приказ и снабдить необходимыми боеприпасами. Но я лично и находящиеся рядом с Житомиром подразделения 9-й кавалерийской дивизии выступим на помощь 8-й армии через несколько часов. Сформируем обоз с запасом боеприпасов и тут же выступаем. Разведчиков я направлю в сторону Ковеля сразу после разговора с начальником штаба фронта.

Клембовский даже несколько растерялся от того, как легко ему удалось убедить меня отказаться от идеи остановки наступления противника путем проведения рейдов по его тылам. Видно, плохи были дела у командующего 8-й армией генерала Каледина, если Клембовский согласился, что корпус будет контратаковать германцев разрозненно, а не мощным кулаком. Пусть даже полками, но лишь бы не дать метастазам паники проникнуть в глубь нашей территории и поразить личный состав частей фронта. Вот с этим я был согласен. Бессилие недавних победителей очень плохо скажется на моральном духе всех военных, да и гражданских тоже. По-видимому, решив, что он добился от командира корпуса согласия контратаковать прорвавшихся германцев, Клембовский начал сворачивать разговор. Тем более я ему сказал, что начну действовать, как только наша беседа завершится.

Я и начал действовать, только не так, как думал Клембовский. Из того, что пообещал начальнику штаба фронта, я собирался выполнить только одно – лично выехать в 8-ю армию и уже там решить, как использовать дивизии корпуса. А формально я уже наполовину выполнял обещание, данное Клембовскому, – 2-я бригада 9-й кавалерийской дивизии уже была на пути к месту прорыва германцев. Оставалось собраться самому и во главе оставшихся подразделений дивизии тоже выступить в район Киселин, где и был нанесен удар, прорвавший оборону 8-й армии.

Первое, что я сделал после разговора с Клембовским, это вызвал в штаб прапорщика Хватова и в присутствии Юзефовича присвоил ему звание поручика и назначил командиром мехгруппы. После чего вместе с новоявленным поручиком направился в штаб этой самой мехгруппы, где, поставив всех офицеров в шеренгу, зачитал приказ, подписанный мною и начальником штаба корпуса, о назначении поручика Хватова командиром этого подразделения. Бывший командир мехгруппы капитан Пригожин назначался зампотехом. Это было новое для этого времени наименование, поэтому даже сам капитан не понял – это повышение или понижение в должности. Как бы то ни было, зато звучит красиво – зампотех мехруппы. К тому же после оглашения приказа я с Пригожиным провел беседу, и капитан понял, что ему лучше быть зампотехом, чем командиром мехгруппы. Во время беседы с Пригожиным я думал: «Что же ты творишь, Мишка? Наверняка ведь генерал-лейтенант и командир корпуса не имеет права присваивать звания, тем более перескакивать в этом деле через ступеньку. Получается, веду себя, как хочу – чистый самодержец, мать твою!» Но потом я сам себя начал убеждать, что все это не самодурство, а необходимая вещь, чтобы не допустить падения страны в пропасть гражданской войны. Если мы сейчас не допустим большого отступления Русской армии, то и просадки настроения народа не будет. Глядишь, и армия поверит в себя, что она может противостоять лучшим частям германцев. А тогда любые пропагандисты будут выметены из частей, как это происходит в моем корпусе. Тогда и царь пойдет навстречу, утвердив мои кадровые решения. А чтобы это произошло, нужны победы – с Хватовым это возможно, а с Пригожиным никак. Командира спецгруппы я хорошо знал и доверял ему. Хватов кремень-мужик, выполнит любое приказание, даже положив за это свою жизнь, а капитан Пригожин, хотя и хорошо разбирается в автомобилях, но в людях не очень. Провести его подчиненному ничего не стоит, а если капитан об этом даже узнает, то в силу мягкости своего характера он это спустит на тормозах. Постарается не заметить, как его обвели вокруг пальца, а если нарушение невозможно утаить, то Пригожин обычно ограничивался воспитательной беседой с подчиненным.

Конечно, меня беспокоило допущенное нарушение регламента, и я ждал, что начальник штаба укажет мне на это. Но либо его выбил из колеи разговор с Клембовским (Юзефович говорил с ним перед тем, как меня вызвали в штаб), либо начальник штаба корпуса находился полностью под влиянием великого князя и считает истиной все, что бы ни делал брат императора. Меня бы устраивал второй вариант. Но я не стал забивать голову этим вопросом – принял как данность, что Юзефович без всякого нажима тоже подписал приказ о присвоении Хватову звания поручика и назначении его командиром мехгруппы. Для меня это было важно. Я давно хотел сменить Пригожина на надежного человека. И резкое обострение ситуации заставило меня пойти на нарушение устоявшихся правил присвоения чинов. Не до этого было – промедлишь сейчас, умоешься кровью в 1917 году. Не мог я идти в бой, имея за спиной подразделение под командой мямли Пригожина. А я хотел, отправляясь в 8-ю армию, взять с собой и мехгруппу. Конечно, не для того, чтобы с ходу атаковать прорвавшихся немцев, а скорее для разведки. В настоящее время реальных фактов не было – только слухи о большом наступлении германцев и агентурные данные разведки, какие силы могут осуществлять это наступление.