Князь оборотней - Илона Волынская

— А сам-то! — дружно завопили Аякчан и Хакмар. — Яришься, будто тебя пчела под хвостом укусила.

— В селение ломился, чуть нас не порвал. Приказчика съесть прям мечтал, шамана Канду покусать хотел, про стражников я уж не говорю — и не отпирайся, я все-е видела! — обличила Аякчан.

— Ладно бы съел — от злости чуть все свое имущество им не подарил! — подхватил Хакмар. — Совсем у тебя, Хадамаха, юрта откочевала!

— Чего я-то, я ничего, — забормотал Хадамаха и даже нервно задышал от неловкости. И правда, было… — Это вокруг вас вечно все горит! То Голубым огнем, то Рыжим. Хакмара вытаскивали — горело, в селение пришли — горит, даже здесь, в лесу, — опять горит! Только успевай заливать!

— Здесь-то я ничего не поджигала! В смысле поджигали, но не я! — напомнила Аякчан.

— Опять ссоритесь, однако, — задумчиво заключил Донгар.

Хадамаха с Хакмаром дружно помотали головами.

— Я просто напомнила, что никогда ничего плохого не делаю. Разве это повод для ссоры? — высказалась Аякчан.

Чтобы жрица не оставила за собой последнего слова, так Хадамаха б решил, что во время паводка настоящая Аякчан утонула, а вместо нее злой дух всплыл в ее облике! Вежливый, уважительный, молчаливый…

— Просто жизнь пошла какая-то… взрывоопасная, — все-таки слегка смутившись под взглядами парней, пробормотала Аякчан.

Четверка переглянулась, и Хадамаха невольно покивал. Очень уж слова Аякчан к предупреждениям Калтащ подходили и ко всей окрестной обстановке. Взгляд Донгара стал еще задумчивей — Хадамахе сразу захотелось, чтобы черный шаман уж до чего-то додумался. Глаза Донгара превратились в два темных непроницаемых гладких камешка, а в глубине зрачков, точно в окошках в Нижний мир, вскипела Алая бездна. И погасла. Донгар встал и буднично отряхнул штаны.

— Чую я, прав Хадамаха. Надо идти в его стойбище. Быстро-быстро надо.

И никто не возразил. Даже вода начала стремительно спадать. Только Хакмар потихоньку подобрался к Хадамахе и прошептал, косясь на нянчащую малыша Аякчан:

— Не хочу тебя обидеть… Но ты уверен, что твое племя, оно на самом деле не… Ну, это не они… — он снова покосился на спящего тигренка. — Что нести мальчика туда — безопасно? — наследник клана закруглил мысль с положенным ему изяществом.

— Я уверен, — твердо сказал Хадамаха. — Я совершенно уверен!

В ком же еще ему быть уверенным, если не в брате… отце… маме? Потому что если нет… Ему останется только убить вселившихся в тела его близких злобных духов… и умереть самому.

— Тогда придется тебе потратить еще немножко Огнезапаса и сделать ему еще одни штаны, — кивнул Аякчан Хакмар. — Мы идем в племя, где все сплошь превращаются в медведей — вряд ли там найдутся лишние.

И они пошли. По колено в воде, осторожно нащупывая землю подошвами. На руках у Аякчан снова сидел заяц. Тигренка волок Хадамаха. Тащил и мысленно просил кого угодно — хоть Дусе, Хозяина тайги в облике тигра, хоть Дуэнте, Хозяина-медведя, хоть самого Эрлика, чтобы тигренок не проснулся. Донгар время от времени косился на малыша темным, как солнце Нижнего мира, взглядом, и тот продолжал спать, доверчиво обнимая Хадамаху за шею. Они шли, то увязая в мокрой раскисшей земле, то обходя завалы из веток и целых деревьев. Шли следом за Хадамахой, повинуясь неопределенному, но властному чувству, гонящему его через тайгу, зовущему — сюда! Иди к нам, спеши, Хадамаха, спеши!

Но первым стойбище Мапа нашел Хакмар.

— Пришли! — сдавленно сказал он.

— Откуда знаешь? — раздраженно спросила вымотанная дорогой Аякчан.

Хакмар молча отступил в сторону — и все увидели. Между деревьями были натянуты веревки — и на них сушились штаны. Штаны из оленьей шкуры, штаны из рыбьей кожи, штаны из ровдуги. Маленьких размеров штаны, средних и больших… И все до единой пары были когда-то разорваны по швам и снова аккуратно и заботливо заштопаны. Судя по разноцветным ниткам — много, много раз.

Хакмар сложился пополам и захохотал.

Тихо… — прошептал Хадамаха.

— Я стараюсь, — раздраженно буркнул в ответ Хакмар. «Хлюп!» — влажная земля нахально зачавкала у него под ногами.

— Я не о том, — мотнул головой Хадамаха. — Здесь слишком тихо.

Вызванный Донгаром паводок сюда добрался только тонкими ручейками, разбежавшимися между крышами полуземлянок. Да еще потоком воды с деревьев. Сверху льет, а вывешенные на просушку штаны никто прибрать не торопится. Талый ручеек просочился под закрывающую вход в полуземлянку заслонку из древесной коры. Не выскакивает никто, торопясь отвести воду прочь от жилья. Четверо пришлых у окраины стойбища топчутся — и тоже никому не интересно. Собак, как в других стойбищах, у Мапа нет, но неужто ж родовичи сами не чуют — Хадамаха вернулся, люди с ним?

— Ушли все? — неуверенно предположила Аякчан.

— Умгум, постиранные штаны оставили, зато стариков и младенцев с собой взяли.

Ну и куда же родовичи в таком виде направились? Ветер переменился, донося издалека знакомые запахи. Тревожные запахи!

— Туда! — скомандовал Хадамаха. — И тихо — совсем-совсем! — он одарил Хакмара суровым взглядом.

— Он тихо будет, — беря Хакмара за руку, заверил Донгар. Аякчан на всякий случай подлетела в воздух, чтобы не цепляться за ветки.

До прихода Донгара спорить бы начали, Хакмар заявил, что он горный мастер и таежного охотника из себя изображать не обязан, Аякчан тоже нашла к чему придраться… Люди любят, когда другой не прав, рядом с неправыми да дурными они себя и умными, и сильными чувствуют. А за чужую правоту этого самого чужого почему-то сильно прибить хочется. И родные Мапа в таковом правиле вовсе не исключение.

— Оставь как есть, — бросил он Аякчан, завидев, как она пытается спрятать голубые волосы под облезлый ворот кожуха. Знакомые запахи становились все сильнее и сильнее — и родная, как здешние места, багровая ярость поднималась все выше и выше… на удивленный взгляд Аякчан он рыкнул. — Ты права была — нельзя всю жизнь прятаться!

Если в свое стойбище он не может без страха привести друзей — кем бы они ни были! — значит… пора наводить порядок. Да и толку Аякчан прятать — все равно сородичи запах Огня унюхают. Легко и бесшумно, как обирал малинники за спиной человеческих охотников, Хадамаха скользил между полуземлянками стойбища. Уже не только ему, но и остальным стали слышны голоса.

— Грязное предательство интересов всего медвежьего народа! — гулко, точно в бубен колотил, выкрикивал яростный молодой голос.

Хадамаха, не глядя, сунул спящего тигренка назад — малыша подхватили. Хадамаха опустился на четвереньки и, прижимаясь к торчащей из земли, как мокрый гриб, крыше полуземлянки, аккуратно выглянул.

Они все были здесь — дядья и тетки, двоюродные бабки и четвероюродные деды. И мужья старших сестриц. И сами сестрицы да племянники с племянницами — двоюродные, троюродные и прочие, удивительно повзрослевшие за минувший День. И малышня, видать, только народившаяся за прошедшую Ночь. Родовичи собрались на утоптанной площадке рядом с белым чумом стойбищного шамана. Только вот хозяевами на своей площади, у своих землянок не казались. По-хозяйски здесь чувствовали себя другие. Парень, худой и длинный, как Донгар, без привычного для Мапа широкого разворота плеч, зато вооруженный длинным охотничьим копьем, прохаживался мимо толпы мрачных родовичей. Тяжесть копья заставляла его пошатываться, зато на лице застыло выражение полного восторга. Копейщики постарше маячили позади родовичей. Одеты караульщики были одинаково, в ладно подогнанные охотничьи куртки-курума — кусочки оленьего меха подобраны коричнево-серой россыпью, владелец куртки буквально растворялся на фоне деревьев. На подошвах унтов с щегольски задранными носками Хадамаха приметил шипы, с которыми хоть по льду, хоть по мокрой земле — везде пройдешь. На непривычного кроя — блином — шапках красовались медные амулеты в виде медвежьей головы. Рядом с этими ладными красавцами стойбищные мужики, выскочившие из землянок кто в чем — кто в исподних рубахах, а кто и вовсе без них, выглядели жалкими, ничтожными оборванцами. Презрительно кривясь, караульщик с копьем остановился рядом с Хадамахиным двоюродным дядькой Нануком, поглядел на его ноги — одну обутую, вторую босую — и хмыкнул: