Дети декабря - Платон Беседин

Понимание это, убойное и вместе с тем ясное, накрыло Смятина. А в здании рядом умирал его ребёнок. Умирал, в сущности, из-за него. И, возможно, жена тоже понимала это, но никогда бы не признала. А Смятин признал, Смятин покорился вине. И в этом не было его заслуги. Раскаяние не облегчало души. Она, по-прежнему отяжелевшая, больная, ныла. А у ребёнка, к которому не пускали, не хватало, наверное, сил даже расплакаться.

И тогда Смятин выдавил: «Лучше меня. Я виноват». Он вырвал эту фразу из кино, но произнёс её искренне – сердцем. И ничего не переменилось. Не засиял крест, не спустилось знамение – в самом Смятине ничего не переключилось. Однако через пару дней Жасминке стало легче. И растерянный доктор уже не вздыхал в ответ. А Смятин больше не пытался разрушить ненавидящим взглядом церковь. Жизнь, как и тогда, в Симферополе, на повторном УЗИ, постучалась в будущее.

Но тогда же в Смятине поселился страх. Его заразили им. Тогда, именно тогда, у реанимации, где он отдал себя тьме вместо дочери.

После, когда Жасмин наконец выписали, «лучше меня, я виноват», вырванное из сердца, забылось. Сейчас Смятин восстановил ту картинку в деталях. Первое несдержанное обещание ему простили, а вот второе – уже нет. И чёрная тень, преследовавшая его, стала напоминанием. Недотыкомка спряталась в нём самом, в его прошлом.

Смятин захотел физически уничтожить её. И вспомнил о проклятой книге. «Мелкий бес» по-прежнему, если никто не подобрал, валялся в снегу. Смятин заспешил под своё окно. Куцые деревья высадили здесь вдоль дороги. Стволы некоторых утеплили на зиму. Смятин поискал книгу. Не нашёл, остановился, закурил.

И тут увидел козырёк над входом в подвал, выше – своё окно. Залез на козырёк, осмотрелся. На дальнем конце он увидел раскрытую книгу, припорошенную снегом. Жесть козырька загремела под ногами Смятина. Книга упала страницами вниз, раскрывшись на рассказе «Путь в Дамаск». Смятин прочитал первые строки: «От буйного распутства неистовой жизни к тихому союзу любви и смерти, – милый путь в Дамаск…» Тут же созрел план.

Смятин вернулся в бар. Посетителей не было. Барменша сворачивалась. Увидев Смятина, она, засуетившись ещё больше, крикнула:

– Мы закрыты!

– Ладно, ладно, я быстро.

Он купил две бутылки водки. Денег в кошельке не осталось. Смятин не помнил, какая сумма лежит дома. С карт он всё давно поснимал. И забыл, на что растратил так много. Но сейчас это было не важно. Сейчас Смятина занимал лишь «Мелкий бес».

Книга намокла от снега. Влажные страницы липли друг к другу. Смятин спрятался под козырёк подъезда. Прыснул на книгу водкой, экономно, чтобы попусту не растратить. Водка намочила страницы, смешавшись с талым снегом. Смятин достал зажигалку, прикурил. Затем поднёс пламя к страницам. Огонь лизнул их осторожно, захватив не сразу. Пришлось держать зажигалку, чувствуя, как накаляется металлический ободок. Но страницы всё-таки занялись. Смятин бросил книгу на холодный бетон. Плеснул сверху водки, глотнул. Пламя разгорелось сильнее, забирая книгу. Смятину казалось, что это та самая – первая, купленная у севастопольских букинистов.

И поверх закралась другая – страшная – мысль: сжечь не только книгу, но и разочаровавшую мебель. Смятину привиделось, как она горит. Огонь убил бы разочарование. Смятин думал об этом почти всерьёз, наблюдая, как догорает книга. Он вспомнил её финал: «Передонов сидел понуро и бормотал что-то несвязное и бессмысленное».

* * *

Возвращаясь домой, Смятин всё ещё думал о поджоге. Представлял нечто киношное – вроде канистры с бензином. И брошенной спички. Возможно, он остался бы в горящей квартире сам, с мальчишеской глупостью думая напоследок: «Станут ли скорбеть близкие?»

Весь этот воспалённый бред, конечно, был не всерьёз. Но то, что Смятин в принципе думал об этом, уже казалось безумием. Всё плотнее оно утрамбовывалось внутри. Заходя домой, Смятин дрожал от страха остаться в темноте.

Из-за распахнутых окон в квартире гуляли злые сквозняки. Приносили знакомые дьявольские слова: «Сатана, приди в мой дом! Сатана, приди в мой дом!» Но он уже пришёл. Смятин знал это. И боялся собственного жилища. Боялся остаться наедине с собой. Руки Смятина пахли отчаянием и пролитой водкой. Полки стояли как чёрный обелиск. Смятин мог оживить их, только наполнив книгами, привезёнными из Севастополя. Но прежде надо было избавиться от ядовитой вони.

Смятин развёл уксус в воде. В очередной раз протёр получившимся раствором полки. Принюхался. Вблизи запаха не было. Но ядовитая вонь обрушивалась на расстоянии, стоило зайти в помещение. Она жила в нём, как сатанинское чудовище. И с ним Смятину было не совладать. Возможно, книги, эти объекты из другого мира, смогли бы помочь. Смятин принялся расставлять их, отбросив идею сперва убить едкий запах.

С появлением книг на полках настроение изменилось. Смятин успокоился. Последней он бережно поставил книгу Розанова. Отошёл, осмотрел свою работу. И напрягся, ощутив, как дёрнулось левое веко. Впервые Смятину не нравилось, как смотрятся книги на полках. Отвратительно, куце, скупо. Точно отправил друзей в плен. Полки не подходили книгам. Мучили их. Так, что Смятину захотелось просить прощения. Резкий запах вновь ударил в ноздри. За окном, совсем рядом, заплакал ребёнок. И ярость захлестнула Смятина. Залила багровой злобой.

Так долго Смятин мечтал об убежище, о чудо-библиотеке в нём, отдавая близким всё, откладывая себе малость, но близкие не оказались близкими, а убежище, библиотека как утешение остались в прошлом. Смятин отдал мечту. Сэкономил, сглупил. Проиграл. И теперь ненавидел то, что выбрал. Презирал то, чем стало его убежище. То, во что превратился он сам. Он хотел сбежать отсюда, как раньше мечтал исчезнуть из Севастополя. Хотел укрыться, спастись. Но Сатана прокрался в его дом. Сатана оказался предателем. Смятин сам призвал его. Хуже – сам оказался им. Потому что предал мечту. Но и мечта его изначально была потребительской, мелкой. Она стала проверкой на подлинность, терпение и решимость. И Смятин проверку не прошёл.

Он бросился к полкам, сгрёб на ламинат книги. Беснуясь, повалил одну из секций на пол. Раздался звон бьющегося стекла, разлетелись осколки. Был бы топор – он изрубил бы стеллажи в щепки. Но топора не нашлось, и Смятин проломил заднюю фанерную стенку одним прыжком. Нога провалилась в дыру, вывернулась, полыхнула болью. Смятин остановился. Отвернулся. Перед ним высились два зеркала шкафа-купе. Он увидел себя, взмокшего, перекошенного. А сзади дёргалась чёрная тень.

Закричав, Смятин швырнул в шкаф-купе книгой. Она ударилась корешком в зеркало, но не разбила его. Смятин заорал, заметался по кругу. Но всё равно видел чёрную тень. Она металась за ним, наскакивая и одолевая. Смятин отбивался от неё попавшимся под руку «Молотом ведьм», орал, вырывался. А после, на мгновение освободившись, схватил куртку с торчавшей из кармана бутылкой водки и выбежал из квартиры в холодную ночь.

* * *

Не глядя, Смятин бежал прочь от дома. Бутылка водки билась о бедро. На повороте Смятин поскользнулся и рухнул, ударившись головой о заледенелый булыжник. Рассёк бровь. Кровь закапала на снег. Смятин зажал рану рукой. Оглянулся, увидел странное движение воздуха и снова бросился прочь. Он гнал себя, пока совсем не выдохся. Устал, повалился на автобусной остановке. На деревянной скамье кто-то оставил пивную бутылку. Жидкость внутри замёрзла, распирая стекло.