1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты. 400 лет борьбы русского государства против самозванцев - Андрей Савельев

Образцом для народовольцев были Соединенные Штаты и Швейцария, о которых народники-разночинцы знали лишь понаслышке. Но и этого было достаточно, чтобы расценивать США как страну, где «свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей».

Вовсе не исчерпанность позитивных сдвигов реформы 1861 году и не развитие капитализма пошатнули Империю. Крестьянство не так страдало от выкупных платежей и неурожаев, как думают. Именно поэтому крестьяне с полным непониманием относились к «барским забавам» – попыткам народнической агитации. Рабочие же еще не имели массовости, чтобы серьезно влиять на обстановку в Империи. Этот социальный слой еще только складывался, отношения работников и работодателей в промышленности еще только должны были сформироваться. Империи всерьез не повредили даже польские восстания и русско-турецкая война.

Главной тревогой Империи в последнюю четверть XIX века был политический террор и распространение в образованной публике (включая государственную службу) диких идей народоправства. Причиной разрастания революционного движения была праздность интеллигенции, превращавшейся во внутреннего врага, с которым Империя поначалу не знала иного средства борьбы, кроме виселицы и каземата.

Как ни отрекались народовольцы от «нечаевщины», именно в «Катехизисе революционера» (1869), написанном С. Нечаевым, изложена главная идея их деятельности: «У революционера нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Всё в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией. Он… разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, со всеми законами и приличиями… этого мира. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит… нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него всё, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно всё, что мешает ему. Все… чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела… У товарищества нет другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, т. е. чернорабочего люда. Но… товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию».

Как только в «Народной воле» победила линия террора (как тогда выражались, «революционная борьба по методу Вильгельма Телля и Шарлоты Корде»), всякая интеллектуальная работа и проповедь социализма в крестьянской среде отошли на второй план. Николай Морозов писал: «… подбирали мы себя совсем не спрашивая, каких кто убеждений, а исключительно по нравственным качествам и по готовности жертвовать собой против деспотизма. За все время существования “Земли и воли” и “Народной воли”, я не помню даже ни одного разговора в нашей среде о социализме…». Какая-нибудь декларация принимались, к примеру, потому, что «она трогательно написана». Программу «Народной воли» (которая была написана «как-то вечером» Львом Тихомировым) приняли, но забыли на следующий же день о ее содержании. Документы порой разительно противоречили один другому. А письмо, направленное после убийства Государя, было настолько несообразно всей деятельности народовольцев, что Александру III не поверил в его подлинность.

В Программе Исполнительного комитета «Народной воли» было отмечено, что народовольцы по своим убеждениям – социалисты и народники, но в отличие от своих предшественников народовольцы считали, что сначала необходимо совершить демократический государственный переворот, и только после этого проводить социалистические преобразования. Но Морозов пишет совершенно иное. Он припоминает, что только террор казался единственно действенным способом борьбы. «Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришел к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику». В программе народовольцев народ должен был осуществить лишь содействие перевороту и тем самым склонить на его сторону общественное мнение Европы.

«Интеллигентская республика» – диктатура заговорщиков. Именно в этой форме образовалась затем и Республика Советов в 1917, и «новая демократическая Россия» в 1991. В обоих случаях заговор и переворот не предполагали никакого «проекта России». «Психическая неготовность» масс, зафиксированная Морозовым, указывала на колоссальный разрыв между интеллигентской страстью к общественным сдвигам и спокойной размеренностью жизни подавляющего большинства подданных исполинской Империи. Интеллигенция жаждала публичных дискуссий, межпартийных дрязг, народного представительства и отчетности «верхов» Империи перед народными трибунами. А народ просто хотел благополучия и справедливости, ожидая ее от «верхов», ведущих непростые реформы и ограждающих страну от внешних недругов.

Образованные слои хотели трибуны для своих «заветных мыслей», наиболее экзальтированные «образованцы» пришли к тому, что это возможно только в случае крушения Империи. А поскольку никаких предпосылок к тому не просматривалось, и все теоретические изыски не находили своего подтверждения в жизни, то ничего, кроме террора, смутьяны придумать не могли. Империя, в которой даже Император не утруждал себя мерами безопасности, столкнулась с террором как с новым для себя явлением. И террор был подавлен. Империя пошатнулась, но не дрогнула. Пока террор, заговор, мировая война и козни зарубежных врагов не соединились вместе, она была нерушима. И не существовало никакой закономерности, которая вела бы к краху одного из сильнейших государств мира.

Революция 1917 года в России опиралась на широкое распространение «левых» идей в интеллигентских слоях. Именно в этих слоях идеи либеральной демократии соседствовали с народовольчеством, поставленным на фундамент марксизма. Поэтому от идей Февральского переворота эти слои, пропитанные нигилизмом по отношению к собственному государству, легко перешли к идеям пролетарской революции. Своими смутными идеями они заразили Россию.

Марксизм как доктрина опирается на ряд положений, которые неискушенному наблюдателю могут показаться настолько абсурдными, что трудно будет объяснить его невероятную популярность в XX веке.

Возьмем вопрос о государстве. Здесь с самого родового пароксизма марксистской теории мы имеем такой пассаж: «Когда государство, наконец-то, действительно становится представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним… Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества – является в то же время последним актом его как государства». Развивая эту концепцию Август Бебель утверждал: «…являясь необходимой организацией общества, покоящегося на классовом господстве, государство теряет всякий смысл и возможность своего существования как только с уничтожением частной собственности ликвидируются классовые противоречия». Еще более решительно накануне величайших потрясений в истории России высказывался величайший потрясатель В. И. Ульянов (Ленин): «…пролетарское государство сейчас же после его победы начнет отмирать, ибо в обществе без классовых противоречий государство не нужно и не возможно». Первый Конгресс Коминтерна подтвердил эту установку: «По мере того, как будет сломлено сопротивление буржуазии, она будет экспроприирована и постепенно превратится в работающий слой общества, исчезнет и диктатура пролетариата, умрет государство, а с ним и деление общества на классы».