Тьма в бутылке - Юсси Адлер-Ольсен

Такого поворота он не ожидал.

Тупая телка, подумал он, наставляешь мне рога на моей собственной территории?!

В то лето, когда ему исполнилось одиннадцать, община отца установила в городе палатку у площади для выставки животных.

— Раз уж огненные дьяволы это делают, — заявил отец, — то мы, свободная церковь, можем и подавно.

Все утро они трудились над этим заданием. Работа была не из легких, но остальные дети тоже помогали. Когда в палатке был наконец положен пол, отец похлопал всех чужих детей по голове. Своих собственных детей он никак не поощрил, зато снабдил их новым занятием — установкой складных стульев. А стульев было много.

Ярмарка открылась. Четыре желтых нимба светились над входом в палатку, путеводная звезда развевалась на центральной стойке. «Прими Иисуса в свои объятия — впусти его в себя», — гласила надпись на одной из стен.

И явилась вся община и приветствовала устроенное мероприятие, что было, то было. Несмотря на обилие ярких брошюр, с которыми они с Евой повсюду носились и предлагали всем и каждому, к ним не подошел никто посторонний.

Гнев и разочарование отца выплеснулись на мать, когда поблизости не оказалось свидетелей.

— Проваливайте, дети, — шипел он, — и на этот раз сделайте все как положено.

Они потеряли друг друга из вида на краю площади рядом с ларьком лавочника. Ева застряла, восхищенная кроликами, но он отправился дальше. Это был единственный способ, которым он мог помочь матери.

«Возьмите у меня брошюру», — умоляли его глаза, но народ проходил мимо. Если кто-то возьмет брошюру, возможно, когда вечером они вернутся домой, мать избежит побоев. Тогда, возможно, она не проплачет всю ночь.

И он стоял и выискивал дружелюбное лицо, которое может пожелать разделить свою набожность с другими. Прислушивался к голосу, обладающему той мягкостью, которую проповедовал Иисус.

Тут-то он и услышал детский смех. Не тот, который слышал, проходя мимо школьного двора или осмеливаясь немного посмотреть детскую программу перед магазином электротоваров. Нет, они смеялись так, словно голосовые связки вот-вот лопнут, и весь мир обратит на них свое внимание. Он сам никогда не гримасничал подобным образом дома под одеялом, и это манило его.

И сколько бы внутренний голос ни шептал ему о злобе и покаянии, он не мог пройти мимо.

Это оказалась небольшая группка людей, собравшихся у лавочки. Взрослые и дети в прекрасном единении. Кривыми красными буквами на плакате из белого холста было написано: «Захватовающей видио-фильм заполцыны лиш сиводня», а на сколоченном из досок столе стоял телевизор, самый маленький из тех, что он когда-либо видел.

Дети смеялись как раз над одной из мерцающих черно-белых сцен на экране, и он скоро засмеялся вместе с ними. Засмеялся так, что заболело в грудине и той части его души, которая в тот миг впервые показалась на свет во всем своем великолепии.

— Такого, как Чаплин, больше нет, — произнес кто-то из взрослых.

И все расхохотались над человеком, выделывающим разные пируэты и боксировавшим на экране. Смеялись над ним, когда он крутил свою трость и приподнимал черный цилиндр. Смеялись, когда он передразнивал толстых дам и мужчин с глазами, обведенными черной тушью. Он тоже смеялся над Чаплином до спазмов в животе, и нечто чудесное, неподконтрольное и нежданное открылось ему, и никто не дал ему за это подзатыльник, никто вообще не обратил на это внимания.

Этот эпизод нелепым образом изменил его жизнь, как и жизни многих других людей.

Его жена не оборачивалась. Она вообще мало что замечала вокруг, позволяя ногам нести себя и ребенка через квартал с виллами, словно ее маршрут и скорость диктовались некими невидимыми силами. А когда человек подобным образом поднимается над реальностью, какие-то мелочи могут привести к катастрофе. Как болт, развинтившийся в крыле самолета, как капля воды, замкнувшая реле в легком, сделанном из железа.

Он заметил голубя, усевшегося на дерево над женой и сыном, когда они собирались перейти дорогу; не укрылся от его внимания и сгусток птичьего помета, слетевший вниз и шлепнувшийся, как будто привидение оставило отпечаток пальца на кафельной плитке. Он увидел, как малыш показывает пальцем на это пятно, и жена опускает глаза. Ровно в тот момент, когда она вышла на дорогу, из-за поворота вывернула машина и направилась прямо на них с убийственной точностью.

Он мог бы закричать. Криком или свистом предупредить ее. Но он промолчал. Момент был для этого неподходящий. Испытываемые в данный момент чувства к этому не располагали.

Тормоза автомобиля засвистели, тень за лобовым стеклом вжалась в руль, и мир замер.

Он увидел, как его ребенок и жена дрожат от страха и медленно крутят головами. А тяжелый автомобиль накренился вбок, оставив на асфальте следы от шин, как уголь на бумаге.

Жена так и осталась стоять, впечатанная в сточную канаву, когда машина помчалась дальше, а он сам застыл с повисшими плетьми руками в полуметре от изгороди. Чувство уязвимости мешалось со странной формой опьянения; то же самое он ощущал, когда впервые совершил убийство. Он предпочел бы не испытывать его сейчас.

Он выпустил из легких сжатый воздух, по телу расплывалось тепло. Он стоял чуть дольше, чем следовало, ибо Бенджамин успел заметить его, повернув голову и собираясь уткнуться лицом в шею матери. Он явно был испуган, потому что мать отреагировала на происходящее очень бурно. Но поднятые домиком брови и дрожащие губы тут же расслабились, когда он увидел своего папу, поднял руки и засмеялся.

Тогда она обернулась и заметила его, и выражение шока на ее лице, появившееся за секунду до того, только укрепилось.

Через пять минут она сидела перед ним в гостиной, отвернувшись в сторону. «Ты добровольно вернешься домой, — сказал он ей. — Иначе ты больше никогда не увидишь нашего сына».

И теперь ее взгляд был полон ненависти и отвращения.

Если он захочет выяснить, куда она направлялась, он вытянет из нее это признание.

Для них с сестрой изредка наступали чудесные моменты.

Когда он останавливался в определенном месте спальни, ему оставалось десять коротких шагов до зеркала. Ступни широко расставлены, голова крутится из стороны в сторону, трость вращается в воздухе. Десять шагов, преодолев которые он становился другой персоной в зеркальном мире отражений. Там он не был мальчиком, лишенным товарищей по играм. Не был сыном человека, перед которым трепетал и лебезил весь городок. Не был и избранной овцой в стаде, которая призвана сеять вокруг слово Божье и разить им людей, как громом. Он был маленьким бродягой, заставлявшим всех смеяться, в том числе и себя самого.

— Меня зовут Чаплин, Чарли Чаплин, — говорил он и дергал губами под воображаемыми усами, а Ева от смеха чуть не падала с родительской кровати. Она точно так же реагировала и раньше, когда он проделывал этот свой номер, однако этот раз оказался последним.