Кадавр. Как тело после смерти служит науке - Мэри Роуч

Мне не попалось ничего подходящего, и поэтому я отправилась в госпиталь и уселась на газоне возле паркинга. Я слышала, что Кливленд переживает что-то вроде второго рождения, но, по-видимому, это относилось к какой-то другой части города. Скажу только, что я не согласилась бы провести здесь остаток дней, хотя, наверное, в некоторых кварталах жить все же лучше, чем в животе у обезьяны.

Уайт ведет меня по госпитальным коридорам. Мы проходим через отделение нейрохирургии и поднимаемся по лестнице в его бывшую лабораторию. Сейчас ему семьдесят шесть лет. Он похудел со времени своих знаменитых экспериментов, но в целом мало изменился. Его ответы несколько механические и терпеливые: именно такие вы готовы услышать от человека, которому сотни раз задавали одни и те же вопросы.

«Ну, вот мы и пришли», — говорит Уайт. Табличка у двери гласит «Лаборатория неврологических исследований». Шаг за дверь — это шаг в 1968 г., когда стены исследовательских лабораторий еще не окрашивали полностью в белый цвет, а все лабораторное оборудование не делали целиком из нержавеющей стали. Здесь столы из тусклого черного камня с белыми разводами, шкафы и ящики деревянные. Пыль давно не вытирали, а одно окно полностью заросло плющом. Колпаки флуоресцентных ламп напоминают формочки для льда.

«Здесь мы кричали „Эврика“ и водили хоровод», — вспоминает Уайт. Честно говоря, тут немного места для танцев. Это маленькая, загроможденная комната с низким потолком. Имеется пара стульев для ученых и небольшого размера операционный стол для макак-резусов.

Что происходило в мозгу обезьяны, когда Уайт с коллегами танцевали? Я спрашиваю его, как он представляет себе состояние существа, у которого остаются только мысли. Я, конечно, не первый журналист, задающий ему этот вопрос. Легендарная Ориана Фаллачи [51] спрашивала об этом нейрофизиолога Лео Массопаста, работавшего с Уайтом, в интервью журналу Look в ноябре 1967 г. Доктор Массопаст дал блестящий ответ: «Я думаю, что лишенные чувств существа могут думать быстрее. Я точно не знаю, какие у них мысли. Мне кажется, остаются главным образом воспоминания, информация, запасенная тогда, когда у них было тело. Новой информации быть не может, поскольку нет возможности получить какой-либо опыт. Хотя и само это состояние является новым опытом».

Уайт уходит от прямого ответа. Он вспоминает исследования, проводившиеся в 1970-х гг. в полностью изолированных помещениях. Находившиеся там люди не получали никаких сигналов: ничего не слышали, не видели, не ощущали никакого запаха или вкуса. Они без помощи Уайта подошли вплотную к состоянию головного мозга, помещенного в коробку. «Люди [в этих условиях] буквально сходили с ума, — говорит Уайт, — причем это длилось совсем недолго». Хотя безумие для большинства людей также является новым опытом, никто, кажется, не высказал желания предоставить свой мозг для изъятия. И, конечно, Уайт не мог никого заставить это сделать, хотя, возможно, ему приходила в голову кандидатура Орианы Фаллачи. «И тут, — говорит Уайт, — возникает вопрос о целях этого эксперимента. Чем он может быть оправдан?»

Так чем же может быть оправдан эксперимент с макакой? Выясняется, что эксперименты на изолированном мозге были лишь ступенькой для решения проблемы поддержания жизни целой головы на новом теле. В то время, когда Уайт начал свои эксперименты, появились первые иммуносупрессоры и было решено множество проблем, связанных с отторжением тканей. Если бы Уайт и его группа смогли поддерживать в функциональном состоянии изолированный мозг, они могли бы перейти к работе с целыми головами. Сначала обезьяньи головы, а потом, как они надеялись, и человеческие.

Мы перенесли нашу беседу из лаборатории Уайта в расположенный поблизости ресторан восточной кухни. Советую вам никогда не заказывать баклажанную икру или какую-нибудь другую полужидкую еду серого цвета, если собираетесь беседовать на тему обезьяньего мозга.

Уайт воспринимал операции тех лет не как трансплантацию головы, а как трансплантацию всего тела. Взгляните на эту ситуацию таким образом: вместо того чтобы получить один или два донорских органа, умирающий реципиент получает целое тело от трупа с мертвым мозгом, но бьющимся сердцем. В отличие от Гатри и Демихова с их многоголовыми монстрами, Уайт собирался удалять голову донора и помещать на ее место новую. Логично, по мнению Уайта, чтобы реципиентом нового тела был полностью парализованный человек. По словам Уайта, продолжительность жизни полностью парализованных людей обычно меньше, чем у здоровых людей; их органы начинают отказывать раньше, чем в норме. Помещая их головы на новые тела, можно продлить их жизнь на десять или двадцать лет, не слишком ухудшая качество их жизни. Дело в том, что такие люди полностью парализованы и нуждаются в искусственном дыхании, однако все, что расположено выше шеи, у них работает нормально. То есть трансплантируемая голова. Поскольку пока не существует методов хирургического восстановления поврежденных спинномозговых нервов, человек по-прежнему останется парализованным, но будет жить. «Голова может слышать, видеть, ощущать вкус, — говорит Уайт. — Она может читать и слушать музыку. А шея может использоваться для воспроизведения звуков, как у мистера Рива» [52].

В 1971 г. Уайту удалось невозможное. Он отрезал голову одной обезьяны и присоединил ее к основанию шеи второй обезглавленной обезьяны. Операция длилась восемь часов и потребовала присутствия множества ассистентов, каждому из которых были выданы подробнейшие инструкции, включая указания, где стоять и что говорить. За несколько недель до проведения операции Уайт приходил в операционную с мелом и размечал на полу положение каждого действующего лица с помощью кругов и стрелок. На первом этапе обеим обезьянам в трахею были введены трубки, и животных подсоединили к аппарату искусственного дыхания, что давало возможность перерезать дыхательное горло. Далее Уайт перерезал шеи обеих обезьян, оставив только позвоночник и основные кровеносные сосуды — две сонные артерии, ведущие кровь к головному мозгу, и две яремные вены, уводящие кровь обратно к сердцу. Затем он обточил кость в верхней части шеи обезьяны, являвшейся донором туловища, и надел на нее металлическую пластинку, а потом проделал то же самое с нижней частью головы. (После сшивания сосудов эти две пластинки соединялись друг с другом винтами.) Затем, используя длинную и гибкую трубку, он соединил кровеносную систему с новой головой. В конечном итоге, голова была отрезана от системы циркуляции в собственном теле.