Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой

Час был еще ранний, но народу на катке набралось уже довольно прилично, в основном, правда, чинно-благопристойного: бонны с детьми, семьи, пожилые люди поодиночке и парами – в общем, все, кто был неравнодушен к здоровому досугу на льду, но не особенно приветствовал шумные компании «разнузданной» молодежи.

Виктор не обращал внимания на чехарду, происходившую на катке, – как известно, где дети, там шалости, и на льду царила веселая суета и неразбериха. Среди всей этой суеты, словно шхуна Нансена среди ледяных торосов, чинно плыл Виктор Спиридонов. Он хорошенько покатался, всласть отдохнул и думал уж собираться домой, как его внимание привлекла кутерьма неподалеку. Центром ее была русая молодая особа, по виду типичная институтка. С растерянным видом она стояла над кем-то распростертым на льду.

Тренированные рефлексы Спиридонова сработали быстрее его восприятия. Он еще не понял, что произошло, но бросился к странной паре. На льду без чувств лежала девочка-подросток – барышня не старше лет шестнадцати. На ее внешность в первый момент Виктор не обратил ровно никакого внимания, он просто понял, что юной барышне стало плохо, и, используя знания по акупунктуре, являвшиеся частью системы дзюудзюцу, поспешил привести ее в чувство. Не обращая внимания на растроганные danke компаньонки потерявшей сознание, он посчитал пострадавшей пульс и установил, что он слабый, как говорят врачи, «нитевидный». Только теперь он разглядел подопечную, испытывая при этом странные, пока непонятные ему чувства.

Барышня была юной, пожалуй, моложе шестнадцати. Хрупкостью фигуры она напоминала немецкую фарфоровую балерину или фигурку из papier mâché, и это впечатление только дополняла молочно-бледная кожа цвета мелованной бумаги. Черты лица имели болезненную заостренность, но были правильными, на манер греческой камеи. Как и у всякого болезненного существа, глаза барышни казались больше и отличались особым блеском; они были серовато-стальные, с едва заметным зеленым оттенком, как у зимнего Азовского моря. Волосы каштановые, с рыжинкой, были собраны в целомудренный пучок, рыжинка проступала и в бровях, а поскольку день был солнечным, она красиво золотилась, словно по волосам пробегали искорки.

А главное, при всей несхожести с Акэбоно, она была на нее удивительно похожа – хрупкостью, белизной кожи, хотя белизна эта была у нее естественной, а не достигнутой с помощью белил из рисовой пудры…

Барышня порывалась встать, но Виктор удержал ее:

– Погодите, не спешите. У вас опять может закружиться голова, если вы встанете слишком резко. Обнимите меня.

Несмотря на слабость и молочную бледность, при последних словах барышня зарделась как маков цвет. Виктор этого не заметил, а его подопечная выполнила приказ. Спиридонова поразила какая-то птичья хрупкость ее рук; в ее прикосновении было что-то детское, так дети обнимают своих родителей. От ее кожи пахло теплой свежестью и весенними цветами, но запах был легкий и ненавязчивый, без порядком осточертевших Спиридонову тяжелых восточных нот, присущих модным на то время духам, но самое интересное – удивительно знакомым. Этот запах будил в нем какую-то странную, болезненную тоску.

Он осторожно встал и поднял молодую особу.

– Обопритесь на мою руку и потихоньку идите. Дойдем до лавочек, – сказал он каким-то чужим, хриплым голосом и неожиданно добавил: – У вас удивительные духи. Что это?

– Наши, чистовские, – тихо ответила девушка. – Папенька композицию сам изобрел. Говорит, это будет рэволюция…

Она замолчала, неловко улыбаясь. Пока она говорила, Виктор довел ее до лавочки и осторожно усадил, присев рядом. Руки она разомкнула не сразу, словно не хотела лишаться надежной опоры.

Бонна, все еще твердившая свое «данке», беспорядочно кружила у лавочки. В конце концов Виктор был вынужден ей сказать:

– Не мельтешите, mademoiselle. Лучше пока присядьте и подержите нашу больную, пока я кликну извозчика. Вы далеко живете?

– В квартале отсюда. – Несмотря на слабость, барышня соображала быстрее, чем ее суетливая бонна. – Марковские дома знаете?

Виктор кивнул:

– Хорошо, подождите меня, я быстро.

Барышня попыталась было отказаться от помощи:

– Не надо, я сама как-нибудь… мне уже и получше.

– Вот еще, – отмахнулся Виктор. – А вдруг с вами что-то по дороге приключится? Нет уж, я прослежу, чтобы вас довезли до самого дома. И настоятельно советую вызвать врача.

Барышня послушно кивнула, и Виктор мгновенно исчез: пока они говорили, он успел снять коньки с ботинок. Теперь у него было время, чтобы привести в порядок чувства и оценить произошедшее. Он не мог не отметить, что эта девочка-подросток как-то по-особому подействовала на него. Возможно, будь на ее месте кто-то другой, и реагировал бы он по-другому. Точнее, не так: помощь он оказал бы в любом случае, но при этом вряд ли чувствовал бы такую ответственность и такой трепет.

Извозчика Виктор нашел быстро и, вернувшись к лавочке, вместе с ожившей бонной помог барышне дойти до коляски. Та выглядела заметно лучше, на белой коже проступил слабый румянец. Она обнимала его за талию, и он шел, боясь поскользнуться и чувствуя рядом ее живое тепло. Макушкой рыжеволосой головки барышня едва доставала ему до ключицы. Только в коляске Виктор наконец-то узнал ее имя. Юная особа звалась Клавдией Григорьевной Чистовой и была дочерью купца второй гильдии Григория Чистова. Жила она на Сретенке, училась в шестом классе Арсентьевской женской гимназии на Пречистенской. Правда, училась с трудом: здоровье, как она трогательно призналась ему, у нее было слабым, и она по болезни пропускала много занятий, даже вынуждена была четвертый класс проходить два года.

– Боюсь, в этом году меня ждет то же самое, – грустно вздохнула она. – Некоторые науки мне не даются, а французский язык стал просто моим кошмаром…

Виктор машинально кивнул, хотя сам на французском говорил, пожалуй, лучше какого-нибудь гасконца или уроженца Прованса. Ехать и впрямь оказалось недолго, и хитрый извозчик наверняка знал об этом, заломив хорошую цену за трехминутную поездку едва ли не шагом, но Виктор в таких случаях не скандалил и не торговался. Отдав рябому извозчику условленную плату, он помог Клавдии Григорьевне выйти из коляски, некстати вспомнив, что коньки забыл на катке.

Дом, в котором жило семейство Чистовых, был новый и удивительно напоминал Спиридонову дома Талиенваня. Он даже подумал, что, забери балконы этого дома бамбуковой решеткой, так его от талиенваньского борделя и не отличишь – и тут же отогнал эту дурацкую мысль. Их встречали: из парадной, словно обуреваемая неким предчувствием, выскочила красивая женщина средних лет, похожая на более взрослую Клаву, а следом вышел мужчина, в чертах которого тоже можно было уловить сходство с привезенной им барышней. Поэтому Виктор решил, что перед ним купец второй гильдии Чистов собственной персоной и, назвав его по имени-отчеству, по-военному четко доложил о происшествии на льду. Клаву увели мать и бонна, а отец семейства, выслушав Спиридонова, рассыпался в благодарностях и пригласил в гости. Виктор отнекивался, ссылаясь на занятость, но купец настаивал, что премного ему обязан и ждет спасителя непременно к себе на обед. Не в силах устоять перед столь искренним и горячим гостеприимством, Виктор капитулировал и дал слово, что непременно будет – следующей же субботой.