Черная сакура - Колин О'Салливан

собирается замуж, и меня это огорчает донельзя. Когда она уйдет, я наконец освобожусь от тирании похоти, наконец наконец перестану глазеть на нее…

В тот день она просто сияла и мне пришлось ее поздравить. Пришлось даже посмотреть на ее изящное колечко и изобразить восхищение, тогда как хотелось пинать баскетбольные и волейбольные мячи, да и вообще все, что попадется на пути, и кричать. Моя главная мечта угасала прямо на глазах, я видел призрак, уходящий сквозь стену прочь от меня. Будь я настоящим мужчиной, то проглотил бы свою ревность и благосклонно воспринял бы ее отъезд — а она наверняка уедет, ведь тот мужчина, ее мужчина, как оказалось, живет далеко отсюда, там, где тепло и солнечно, да еще в большом городе, где все нормально функционирует, где они не будут особо сталкиваться с разрушительными силами этого мира, и…

Она уже говорила мне о своем намерении — это ее возлюбленный, любовь всей жизни, — но я это быстро позабыл или изгнал из памяти. Я даже не захотел узнать, как его зовут, не захотел узнать о нем вообще ничего. Я жалкий индивидуалист, одержимый нездоровой ревностью и….

Я говорил, что уже женат? Моя лежачая затворница. А моя свояченица…

Я сказал Майе, что ее кольцо прелестно и пожелал ей всяческих благ. Еще сказал, что стану по ней скучать. Наверное, только это и было правдой. Думаю, она мне поверила.

Мне недолго пришлось размышлять над своими несчастьями. Мисава, наш легендарный директор, рехнулся окончательно, свидетелями чему стали многие учителя, видевшие, как он совершенно голый сидел у себя в кабинете (широко открытая дверь давала всем понять: войти может любой желающий, директор настроен дружелюбно и благосклонно) и выкрикивал (словно наготы было достаточно), что он следует по стопам великого Мисимы и готовится предстать перед самим Императором с целью потребовать… чего-нибудь. Смысла его разглагольствований никто не уловил, хотя время от времени мелькали ультраправые лозунги и несколько раз отчетливо прозвучало слово «переворот». Наконец его скрутили и увезли на скорой. Как ни странно, происшествие никого не шокировало. Предчувствие, что нечто подобное произойдет рано или поздно, посещало всех. Вопрос времени. Которое наступило в первой половине дня, в час пополудни, и слухи быстро, словно лесной пожар (не стоило мне употреблять это выражение, а то вдруг мои слова сбудутся; о природных бедствиях надо говорить поосторожнее, дабы не испытывать судьбу), распространились по селению. Но по крайней мере у меня появилось на что отвлечься. Представляя себе голую восьмидесятилетнюю стариковскую задницу, я изгонял из памяти Майину — роскошную, величавую и упругую, двадцатичетырехлетнюю, в спортивных штанах…

А может, и нет.

Комедия. Трагедия. Сколько всего здесь происходит. На таком маленьком пространстве. Что дальше? Разве ты не рад, что…

Вечер. Школа почти опустела. Слышны только выкрики моих воспитанников-каратистов и резкие удары ногами по полу. Из всех учеников, с которыми я сталкиваюсь еженедельно, только этих по-настоящему могу выносить. Их всего пятеро, крепкие пареньки, послушные и вежливые, общаться с которыми одно удовольствие. Не так много осталось людей, которых я могу выносить, но эти ребята исключение. Мы проводим наедине час или два, но они подходят к тренировкам со всей серьезностью и не боятся показать, кто есть кто. В отличие от футболистов и их безумных болельщиков, эти парни не питают особых иллюзий. Они не чемпионы, и хотя моя задача подталкивать их к успеху, мне это совершенно не удается, а они, кажется, совсем не возражают. Они тешат себя мыслью, что укрепят свое тело, смогут за себя постоять, а медали и почести, к огорчению школьного руководства, для них особой роли не играют — спортивная секция или команда без всяких амбиций, издеваюсь я, что ли? Да, наверное, издеваюсь. Нет больше ничего серьезного. Волны все сделали шатким. Но то, как они, вернее, мы проводим время, занимаясь каратэ после уроков, — сплошное наслаждение; мне по вкусу беззаботность учеников. Им в самом деле нравится драться, нравится наносить друг другу удары (в прямом и переносном смысле), не причиняя серьезного вреда, и все они мало-помалу развиваются, что сильно меня радует. Они уважают меня, а из-за их покладистого нрава я думаю, что искренне к ним расположен. Мы потеем. Я кричу. Ребята с безукоризненной точностью выполняют задания. Они, конечно, тоже кричат, подражают каждому моему движению, каждому выпаду, и, как полагается, пытливо заглядывают мне в глаза. Эти пара часов, как всегда, проходят не впустую: босые ступни шлепают по полу додзе[27], все мы, одетые в белое, размахиваем ногами, выполняем повороты, словно армия безупречно вымуштрованных суперпризраков, могучих в своем единении. Когда занятие подходит к концу, мы прощаемся друг с другом, и пот начинает холодить наши тела. Ребята расходятся по домам, к уюту, который создают их родители, каким бы он ни был, и я уверен, что ночью их ожидает спокойный сон.

Но не меня. Я привел себя в порядок, вытер потное тело полотенцем, которое знавало лучшие времена, вышел в освежающую вечернюю прохладу, и тут же случились два события. Сначала мне звонит явно обеспокоенная Мариса.

— Что стряслось?

— У меня какое-то предчувствие. Должно произойти что-то страшное.

Ее голос срывается, и я чувствую через гаджет мощь ее нервного напряжения.

— Ничего удивительного, что-то страшное происходит постоянно.

Я пытаюсь напустить на себя беспечность, но не получается.

— Какой-то школьник. Почему-то мне кажется, твой ученик. Случилось что-то плохое. Я это чувствую. Проверь, пожалуйста. И, пожалуйста, поосторожнее.

Я уже слыхал о ее «предчувствиях», о ее шестом чувстве — она будто старая, больная ревматизмом собака перед дождем: сначала ощущает всем нутром, а потом уже подает голос.

Однако я не успеваю обдумать ее просьбу, потому что передо мной кое-кто появляется. Я мог бы и предвидеть.

Опять эти две девицы.

Почему вечно эти две? Чем я привлек их внимание? Одно дело, когда школьница втрескается в учителя, но подобное необъяснимое поведение — нечто совсем иное.

В темноте их глаза поблескивают, как у кошек или у тех безумных, истерично шипящих рысей, с которыми можно столкнуться на юге, а кожа у них еще бледнее, чем в прошлый раз, пугающе бескровная.

Безупречный унисон, все те же призрачные голоса:

— Вы — тот самый! Вы — тот самый!

Все это словно в трансе, монотонно, медленно. Мы это уже проходили.

— Вы — тот самый! Вы — тот самый!

Даже не знаю, испугаться мне, возмутиться, преисполниться отвращением или просто рассмеяться над нелепым спектаклем, что разыгрывается передо мной.

— Вы — тот самый! Вы — тот самый! Вы — тот самый! Вы — тот самый!

— Девочки, я не знаю, зачем