Набла квадрат - Петр Воробьев

Нагруасек повесил трубку и отжал на селекторе клавишу радиоканала.

– Соедини со штабом, – сказал он в микрофон устройства правительственной связи. Динамик захрюкал, прося подождать немного, потом взвизгнул и заговорил тем же голосом, который только что требовал прекратить добычу урана:

– Я те повешаю трубки, заместитель фигов! Ты у меня сам скоро на витом шнуре повиснешь и загудишь!

– С самого начало было ясно, что они не примут сразу все твои условия. Вообще, не могли же мы предвидеть каждое идиотское затруднение, которое возникнет, – вещал Фенрир. – Не забивай себе голову восстаниями в уголовных лагерях, при ее вместимости ты можешь позволить себе держать в ней только то, без чего действительно не можешь обойтись.

Горм, стоявший в куче мусора, сваленного на разделительной полосе давнего проспекта, вертел в руках кинжал, пытаясь взять в толк, почему удобное в обычных условиях орудие для чесания спины не принесло ему должного облегчения. Поэтому он был несколько раздражен:

– Ты подлый нерюх, Фенрир! Нет никакого смысла разбираться, какие рейсы пришли не по расписанию, если к причальной мачте вместо дирижаблей швартуются ядовитые слоны в полосочку. Эта грязная планета пошла вразнос.

Пока все устраивается примерно так, как мне было надо, но учти! – не по нашей воле. С того самого момента, как я освободил и накормил известную тебе колонну дистрофичек с дистрофятами, моей диспозицией как тролль шерстозадый подтерся, ты понял?

– Но ты же не мог их не освободить! Другое дело, обязательно ли было при этом четверых загрызать собаками, а одну отравлять насмерть так называемым бульоном. Дистрофик, не дистрофик, а то, что с местными харчами у каждого первого может быть пищевая аллергия, и с твоими троллиными мозгами можно бы догадаться.

– Вот вельбот гнилой! Я битый час тебе толкую – у меня нет выбора: я все время действую единственно возможным образом! – Горм с отвращением посмотрел на собак, загонявших небольшое, взвода в полтора, стадо унтер-офицеров секретных войск особого назначения в огороженный спиралями колючей проволоки загон с прожекторной вышкой посередине, кричаще яркий плакат на которой гласил: «Опытное поле Кутукыгакской народной академии минного хозяйства». Собаки не знали кыфлявикской азбуки. Унтер-офицеры, видимо, тоже в свое время не удосужились приобрести навык грамотности, как понял Горм, под градом земли, камней, осколков, тряпок, мяса и костей садясь в на зависть быстро увеличившуюся и распространившуюся кучу мусора.

Включив дворники на очках, Горм продолжил:

– Так вот, жабы речные и черви болотные! Я все время действую единственно возможным образом и поэтому вместе со всем остальным дерьмом просто кручусь в этой проруби. Мои попытки сделать что-то, выходящее за рамки исполнения роли меня в местном спектакле «Конец света на одной, отдельно взятой, планете», например, переговоры с Нувукаком, ни к чему не приводят! Ты понял?

Собаки перемахнули спираль и перелезли через прорванную взрывами мин дыру в проволочном заборе, по дороге уронив прожекторную будку.

– Горм, здесь вулкан, – отрапортовала Фуамнах.

– Сама ты вулкан, дура лесная… О, ядрена мышь! Кром, я понял!

– Что? – осведомился Фенрир.

– Я не тебе, кажется, – до Горма наконец дошло, что кинжал слишком короток и туп, чтобы им можно было почесать спину через кирасу и ракетный ранец.

Открытие исполнило его веры в свои возможности настолько, что он спросил у Фенрира:

– Кстати, о птичках – где обещанные мне уголовники?

– Я думаю, шагах в двух у тебя за спиной.

Горм встал, пихнул кинжал в ножны и обернулся. В двух шагах никого не было, в двух дюжинах тоже, зато у перегораживавшей проспект на выезде из города баррикады наблюдалось нездоровое оживление. В проломанную шахтерскими самосвалами и тягачами брешь лезли странные двуногие существа.

Грязные тела некоторых едва прикрывали лохмотья лагерной униформы, иные были разодеты, по местным понятиям, щегольски, кое-кто размахивал окровавленным оружием и кухонными принадлежностями, и все без исключения были в алкогольном и наркотическом опьянении.

– Гроссов девять – спросил Фенрир.

– Пожалуй, что больше, – Горм приподнялся на цыпочки, – но что-то не внушает мне почтения данное войско.

– Конечно, тебе непременно подавай рев боевых труб и чтоб кто-нибудь грыз край щита, – отозвался Фенрир. – Лучше бы подумал, как ты остановишь этот мутный поток.

– Думать? Еще чего! – Горм снял шуршавшие дворниками очки, хлопнул себя по бедру, подавая знак собакам, и пошел в сторону баррикады. Сдавленный мощным сводом его черепной коробки, образ разбойника флюктуировал между одноглазым великаном в бесформенной шапке, прикованным к веслу, и плутоватым молодцом в зеленом балахоне и с луком в руках, сидящим на дереве.

Зрелище же, открывавшееся его глазам, вызывало неприятные воспоминания о встрече со стадом павианов. Эти злые и хитрые животные, однажды дерзнувшие осквернить охотничьи угодья Коннахта, тоже все время искались и портили воздух. В Гормовых владениях паскудные обезьяны зверски загрызли двух оленят, разорили дюжины три гнезд, зачем-то изнасиловали и чуть не разбудили самку гигантского ленивца и до краев нагадили в рундук моторной лодки, забытой на отмели близ пещеры Круахан. Гормовы собаки гнали их до самой реки Синанн, на берегу которой около дюжины павианов проявили себя настолько закоренелыми приверженцами нечистоты, что предпочли лютую смерть на суше, а остальные были заживо сожраны разными речными животными при попытке спастись вплавь.

Но павианов было не девять гроссов, да и собак в своре было тогда не две.

– Действуй с воздуха, – посоветовал Фенрир.

– Где? – переспросил Горм.

– Действуй с воздуха, я говорю.

– Да-да, я проверю, – пробормотал Горм.

Дико одетые фигуры растеклись по всей ширине экс-проспекта. Примерно в районе разделительной линии мучали гитару и под исторгаемые ею жалобные звуки тонкими голосами пели нехорошую песню:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и ре-ек,

Я другой такой страны на знаю —

Ты понял? —

Где так вольно дышит человек,

Да-да-да,

Я другой такой страны не знаю,

В натуре, хе-хе,

Где так вольно дышит человек![27]

Мотивчик был быстрый, простенький, где-то даже приятный, только уж больно наглый.

– Твое растлевающее влияние на местную культуру распространяется, как чума, – сказал Фенрир. – Даже эти хилые цветы грязных тюремных дворов уже орут друг на друга: «Ты понял?»

– Ты что-то сказал? – вдруг справился Горм.