Охота на Минотавра - Николай Чадович

Мой визави мало что решал здесь, но благодаря его протекции я был представлен самому капитану, весьма импозантному брюнету, внешностью очень напоминавшему киноактера Мкртчяна, но размерами чрева и нюхалки даже превосходившему последнего.

Теперь все зависело только от этого перекормленного борова. И я не пожалел на него своих душевных сил! Думаю, что сейчас я мог бы склонить его к чему угодно – к содомскому греху, к попранию веры отцов, в отречению от мирских благ, даже к людоедству.

Мои запросы были куда скромнее, но их смысл с трудом доходил до простого финикийца, при рождении возложенного на алтарь грозного бога Баал-Зебула (позже несправедливо названного Вельзевулом), и считавшего древний Сидон прекраснейшим городом на свете.

И все же он уступил! Я таки убедил его, хотя нас разделяла пропасть в тридцать три века, плохое знание языка (это еще слабо сказано!) и разница в побуждениях (он хотел спасти товар, в который вложил немалые средства, а я – всего лишь жизнь своего дальнего предка).

Все дальнейшее свершалось, словно в приступе массового психоза, когда люди, окрыленные какой-либо очередной безумной идеей, уже не способны отличить добро от зла. Никто не понимал смысла происходящего, но делал свое дело быстро и усердно.

Немедленно зажглись жаровни, на которых грелись котлы с водой. Из пифосов с вином, которое предполагалось использовать исключительно в целях дезинфекции, вышибали засмоленные пробки.

Крепко связанных пленников по одному приводили на корму, где я проводил медосмотр, не забывая при этом все время споласкивать вином лицо и руки.

Позднюю стадию губительной болезни можно было легко распознать даже на взгляд – сыпь по всему телу, горячка, тяжкое дыхание, мутный взор.

К этим несчастным я даже не прикасался, а вот у всех остальных пациентов тщательно ощупывал подмышечные впадины, отыскивая так называемые «бубоны» – распухшие лимфатические узлы (уж и не помню точно, где я прочитал про такой метод диагностики заразных болезней, не то в «Чуме» Камю, не то в «Я жгу Париж» Ясенского).

Горько говорить об этом, но вынесенный мной вердикт был равносилен смертному приговору. Пленников, имевших хотя бы самые ничтожные признаки заболевания, ударом тяжелой дубины сбрасывали в море. А те, кто благополучно прошел проверку, лишались всего своего тряпья, всех волос, а затем оказывались в котле с горячей водой, где под угрозой палки вынуждены были соскребать с тела грязь и жир, накопленный за всю предыдущую жизнь. Напоследок пленников протирали вином и, вновь связав, отводили на нос судна, под надзор палубной команды.

Кое-как разобравшись с людьми, приступили к дезинфекции трюма – хорошенько проветрили его, перебили всех крыс и дважды промыли каждую доску обшивки, сначала кипятком, а потом уксусом. К полуночи, если судить по положению звезд Большой Медведицы, наши тяжкие труды завершились.

Места в трюме мне уже не было. Пленники, не понимавшие своей пользы и искренне полагавшие, что все гигиенические процедуры, которым они подвергались, есть не что иное, как особо изощренный вид пытки (того же мнения, наверное, придерживалась и большая часть команды), растерзали бы меня на куски. Поэтому ночь я провел на палубе, пьяный в стельку.

Наутро капитан соизволил о чем-то переговорить со мной, но на сей раз мы не нашли общего языка. Вчерашний запал пропал, и я чувствовал себя устрицей, которую извлекли из раковины, побрызгали лимонным соком, но забыли съесть.

Никакой награды за свое подвижничество я не получил, да и не претендовал на это – зачем лишнее имущество рабу, который не волен распоряжаться даже собственным телом? Спасибо и за то, что разрешили вдоволь попользоваться вином.

Спустя сутки медосмотр был повторен. Симптомы заразы обнаружились только у одного пленника, причем симптомы весьма спорные (что, впрочем, не спасло его от печальной участи).

Через пять дней можно было смело констатировать, что мор побежден. На шестой день мы увидели впереди полоску низкого, заросшего тростником берега, скользящие во всех направлениях парусные лодки весьма забавного вида и стены кирпичной крепости, охранявшей вход в один из судоходных рукавов Дельты.

Нам не позволили причалить к берегу (да и подходящего причала нигде не было видно) и под конвоем нескольких военных кораблей повели вверх по рукотворному каналу, глубины в котором только и хватало, чтобы не утюжить килем жирный нильский ил.

Корабли у египтян были курам на смех – этакие плетеные папирусные матрасы с задранными краями, которые удерживались в таком положении туго натянутыми канатами. Не корабли, а арбузные корки, плавающие в помойной яме (последнее сравнение полностью соответствовало цвету и запаху вод, наполнявших канал). Сенкевич с Туром Хейердалом рискнули однажды выйти в море на похожей посудине, так едва не утопли. Об этом потом в «Клубе кинопутешествий» рассказывали. Не годится, дескать, папирус для серьезного мореходства. Воду впитывает, как губка, и все такое.

Впрочем, меня интересовали вовсе не папирусные корабли, а те, кто на них плавал, то есть сами египтяне.

Ведь это вам не какие-то киммерийцы, бесследно сгинувшие во мраке веков и даже порядочного менгира после себя не оставившие, а великий народ, без которого нельзя представить нашу цивилизацию.

Кто изобрел колодезный журавель, презерватив и табурет? Кто первым стал изготавливать бумагу? Кто ввел в обычай употребление пива? Откуда пошла мода на макияж? Чьи мумии украшают лучшие музеи мира? Кто научил уму-разуму сыновей Израилевых? Кто придумал всех этих бесчисленных богов с симпатичными звериными мордами? Про великие пирамиды, загадочного сфинкса и Суэцкий канал (не нынешний, построенный французскими буржуями в девятнадцатом веке, а другой, древний, существовавший еще три тысячи лет назад) я уже здесь и не упоминаю.

Короче, народ-предтеча. Народ-избранник. Лучше и не скажешь. Да только известно о нем не так уж много. Ведь даже Геродот, описывавший историю Древнего Египта, пользовался в основном непроверенными слухами. Ну а его эпигоны вплоть до самого последнего времени вообще дурью маялись. Вместо того чтобы искать истину, напускали туман.

Сразу признаюсь, что египтяне произвели на меня весьма благоприятное впечатление. Люди как люди – не арийцы, конечно, но и не азиаты. Сухощавые, стройные, безбородые, со смуглой кожей, действительно имевшей красноватый оттенок. Никакого сравнения с финикийцами, каждый второй из которых был, кстати, если не боров, так тюлень. И одеты просто, без причуд. Гребцы, честно говоря, вообще почти не одеты, хорошо еще, что срам прикрыт. Зато воины щеголяют в бронзовых шлемах, защищающих не только голову, но и шею, а их чресла прикрывают кожаные передники. Роль панцирей выполняют широкие перевязи, перекрещенные на груди.

Что касается вооружения египтян, то оно состояло из серповидных мечей с длинными рукоятками, боевых дубинок и метательных палок, по сути дела являвшихся одной из разновидностей бумеранга. Копья, щиты и луки имелись у немногих.

В отличие от киммерийцев, этот народ нельзя было назвать малоразговорчивым. Гребцы покрикивали на крокодилов, нагло мешавших судоходству, воины – на гребцов и друг на друга, а командиры, которых можно было легко отличить по богатым украшениям на груди и пышным плюмажам, – те вообще обкладывали древнеегипетским матом всех подряд, начиная от крокодилов и кончая нашим многоуважаемым капитаном.