Невеста Субботы - Екатерина Коути

— Мисса Флоранс так добра к бедному Жанно, — говорит грум и улыбается, растягивая толстые губы.

На месте двух передних зубов темнеют провалы. Там, куда пришелся удар шпорой. И я вспоминаю про цель своего визита.

— Мисса Флоранс не просто добра к Жанно. Мисса Флоранс сделает Жанно гри-гри.

— Чиво? — удивляется грум, но я уже вынимаю из карманов и раскладываю на соломе принесенные из дома предметы.

— Значит, что мы тут имеем? — деловито говорю я, подражая Розе. Главное — произвести должный эффект. — Для начала нам понадобится мешочек из красной фланели. Ведь красный — цвет крови и огня, красный любую магию усиливает во стократ. Далее мы кладем туда высушенный корень ипомеи ялапской. В народе его зовут корнем Джона-завоевателя. Слышал про него?

Грум звучно скребет макушку.

— Энто тот, что ли, Джон, что женихался с дьяволовой дочкой, а потом они на пару покрали у папани лошадей да и были таковы?

— Он самый. Корень Джона-завоевателя оберегает от порки, — говорю я с уверенностью — конечно, напускной. — А если тебя все же будут бить, ты не почувствуешь боль. Понятно? Больше никакой боли. А ну-ка повтори за мной!

— Больше никакой боли, — повторяет грум. — Если миссе Флоранс так угодно.

Мой авторитет — авторитет белого человека — неоспорим и непререкаем. Будь Жанно дряхлым стариком, я и то могла бы окликнуть его «Эй, малец!», услышав в ответ подобострастное «Чего желает мисса?». Но в покорности лежит спасение, ведь гри-гри защищает лишь тех, кто в него верит. Очень сильно верит.

— Вот именно. Никакой боли. Так, а тут у нас что? Ага, корень воробейника. На удачу. — Тоже заталкиваю его в мешочек. — Щепотка соли — ну, вреда от нее точно не будет. Соль очищает и… и все такое. И, наконец, мускатный орех — чтобы везло с деньгами! Теперь перевязываем мешочек красной ниткой и поливаем ромом. Не забывай почаще смачивать его ромом, гри-гри это дело любит.

Щедро лью ром из папиной фляжки. Рома у нас хоть отбавляй, только что свиней им не поим.

— И получился защитный талисман.

— А как часто? — спрашивает Жанно.

— Что?

— Ну, энто… как часто смачивать гри-гри ромом? Ну, энто, раз в неделю, два?

Я надолго задумываюсь.

— Да, наверное, раза в неделю должно хватить.

— Ага, — тянет негр, — ага.

И вдруг бухается передо мной на колени.

— Мисса Флоранс — великая колдунья, — зачарованно бормочет он. — Ух! Великая сила у миссы Флоранс!

— Нет, Жанно, какая из меня колдунья? И силы у меня вовсе нет никакой. Потому что будь у меня великая сила, Жанно, я бы знаешь что сделала? Знаешь что? — Он внимает мне, приоткрыв рот, и я уже не могу остановиться. — Я убила бы Жерара Мерсье. Но сначала я бы вырвала его поганые глаза.

Вам когда-нибудь доводилось видеть, как кормится аллигатор? Мне вот доводилось. Тихо скользя меж водорослей, чудище подплывает к пришедшей на водопой овце. Мощный щелчок челюстей — и передняя нога овечки уже в капкане. А затем начинается то, что в наших краях именуют «круговертью смерти». Разбрызгивая по сторонам воду, аллигатор вертится вокруг своей оси, выпячивая из воды то шершавую спину, то омерзительно белое брюхо, покуда не утопит свою добычу или же она не истечет кровью.

Как раз смертельное вращение приходит мне на ум, когда Олимпия спускается к ужину с бутылочкой коричневого стекла и, смерив нас хищным взглядом, ставит ее у края тарелки.

Подначки оставляют Дезире равнодушной. Сестра сидит как пришибленная. И тушеную с устрицами телятину, и даже гарнир — пюре из репы — она пережевывает так тщательно, словно в тарелку насыпали мокрых опилок. Пытается скрыть дрожание губ, но удается ей плохо. Неподвижный взгляд сфокусирован на мокрой кромке бокала, там, где вспыхивают блики от газовой лампы над столом, и лишь иногда Ди мигает, загоняя слезы обратно в глаза. Взмахи ресниц тяжелые, редкие. Почему-то мне вспоминается движение опахала в нашей столовой — бесполезной штуковины, от которой никогда не дождешься прохлады.

Лишь после десерта, коим является водянистый манный пудинг, похожий на опасливо подобравшуюся медузу, Олимпия откупоривает бутылочку. Над столом плывет резкий спиртовой запах, заглушая аромат ванили. Мари двумя пальцами зажимает носик, но Олимпия жмурится так блаженно, словно сунула голову в розовый куст.

— Кстати, Флоранс, помнишь наш разговор третьего дня? — обращается она ко мне. — Ты жаловалась на плохой сон. Кошмары тебя одолевают и всякое такое. Вспомнила?

Ну и врунья! Стала бы я ей рассказывать про свои кошмары!

— Лауданум — вот что тебе поможет! — коммивояжерским тоном изрекает Олимпия. — Пять капель — и будешь спать без задних ног, как сеттер после охоты. Дай-ка сюда свой чай.

— Фу! — морщится Мари. — Не пей, Флоранс, ни за что не пей! И кто только выдумал эту гадостную отраву?

— Зря ты так. Лауданум — гениальнейшее изобретение человечества. Наравне со сливным бачком.

— Фу, фу, Олимпия, не за столом же!

— Как скажешь, сестрица.

Видя, что добровольно я с напитком не расстанусь, старшая мадемуазель подходит ко мне сзади и наклоняется над стулом, не давая мне встать. Одна за другой в чашку падают тяжелые, тугие, красновато-бурые капли и, не растворяясь, оседают на дне. От темной жижи тянутся вверх зыбкие красные нити, и не знай я, что это такое на самом деле, решила бы, будто в мою опустошил содержимое своих легких чахоточный больной.

— Поставь на тумбочку у кровати и выпей в один присест перед сном. Тогда хоть из пушки пали, дрыхнуть будешь как убитая. Обещаю.

Разглядываю получившееся пойло и даю себе все мыслимые зароки, что не пригублю ни глотка. Все в окошко выплесну! Добавив для верности еще пару капель, кузина вновь наклоняется ко мне. Ее ладонь, холодная и волглая, как брюхо рептилии, покоится на моей руке, но шепот обжигает ухо:

— Там нет опия, просто спирт с патокой. Притворись спящей и погляди, что будет, — шепчет Олимпия так тихо, что сначала мне кажется, будто шепот сам возникает в моей голове. Или же это шелест крыльев той бабочки, что поселилась у меня в животе и время от времени дает о себе знать.

Но когда кузина возвращается на место и тянется к сотейнику, чтобы утопить пудинг в ванильном соусе, ее глаза находят меня. Щека дергается так, словно Олимпия прикусила ее изнутри. Это, видимо, надо расценивать как попытку подмигнуть. Дескать, мы с ней заговорщицы, а посему должны действовать сообща. Тут-то я и вспоминаю про «смертельную круговерть».

Дело в том, что еще в полдень к нам примчался мальчишка-посыльный. Дважды стукнул дверным молоточком, как заправский почтальон. При себе у вихрастого мальчугана имелась корреспонденция для мисс Дезире Фариваль. Имя отправителя он отказался называть наотрез, чем с головой выдал мсье Марселя Дежардена. Прочитав послание, Дезире проворно убрала его в карман и, обойдя гонца чаевыми, бросилась наверх. Обычно ее туалет, даже траурный, занимает не менее получаса, причем львиная доля времени уходит на подкручивание завитков, обрамляющих ее высокий, безмятежно-чистый лоб. На этот раз минутная стрелка едва успела дернуться трижды, прежде чем Ди примчалась в фойе, на ходу заправляя локоны под бесформенную шляпку из черной соломки. А у дверей ее поджидала родня в полном составе.