Улица милосердия - Дженнифер Хей

оказалась не совсем бесполезной. На парковке какой-то малый за наличку продал ему винтовку Мосина в идеальном состоянии. В Пенсильвании проверять документы были обязаны только зарегистрированные предприниматели.

Этот закон был безнадежной ошибкой. Разумеется, он сильно усложнял Виктору жизнь. Ему приходилось охотиться в неудобное время, чтобы не наткруться на егерей. Он избегал оружейных магазинов и был вынужден закупаться только на выставках. Когда ему удавалось сговориться о выгодной сделке, он всегда предъявлял водительское удостоверение Рэнди; именно его номер соцстрахования продавец вбивал в базу данных ФБР. Тот факт, что его сводный брат не отличит дуло от курка, в глазах закона не играло никакой роли. Рэнди мог покупать себе все, что пожелает: за исключением одного эпизода вождения в нетрезвом виде шестилетней давности никакой криминальной истории у него не было. Для Виктора – завзятого охотника, военного снайпера и знатока всех постулатов безопасного обращения с оружием – подобная несправедливость была возмутительна. Он был лучшим стрелком из всех, кого ему доводилось знать, не считая одного сослуживца из Кентукки – парня, который вырос с ружьем в руках, в тех местах, где мужчины, неспособные охотиться, уже давно вымерли.

Несправедливость была просто невыносима. Подобно всем его столкновениям с государственной системой, она ввергала его в слепую ярость.

Бюрократия его поимела. Жалкие правила коррумпированного и незаконного федерального правительства.

Его поимела – и продолжает иметь – Барб Вэнс.

ОНИ ПОЗНАКОМИЛИСЬ ЛЕТОМ, ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ПОСЛЕ ТОГО как он вернулся из Вьетнама. Она работала барменшей в отеле для коммерсантов: ей уже исполнилось достаточно лет, чтобы разливать напитки, но совсем недавно. Рыжеволосая лисичка с веснушками по всему телу и сиськами школьницы, которые исчезали, когда она ложилась на спину. Она ругалась, как матрос, и поначалу Виктору это нравилось. Ее брань заводила его, вызывая нестерпимое желание тут же преподать ей урок.

Как-то ночью она без всякой на то причины, или по крайней мере так тогда казалось, натравила на него полицию. Была пятница, конец мая, начало праздничных выходных в честь Дня памяти. Они с Барб пошли выпить, а потом завалились к ней, чтобы потрахаться. Сразу после они, по обыкновению, начали скандалить. Если они не трахались и не скандалили, значит, они только что потрахались и вот-вот должны были начать скандалить, или же только что поскандалили и собирались потрахаться.

В ту ночь, как и в большинство других, череда секса и скандалов пошла на новый круг.

Ссора была жаркая, но у них случались и похуже. Когда Виктор поднял на нее руку, он не хотел причинить ей боль, объяснял он местному копу. Барб была настоящей фурией. Он всего лишь защищался.

Коп отказался принять его аргументы. Виктора увели в наручниках. Из-за праздников районный суд был закрыт до следующего вторника. Четыре ночи он провел за решеткой безо всякой на то причины, или по крайней мере так тогда казалось. Пока он сидел за решеткой, Барб сходила на прием к врачу в Питтсбурге. В тот день, когда она убила его ребенка, он даже не знал, что она была беременна.

Он бы вообще ничего не узнал, если бы не ее сестра, которая отвозила ее на прием. Когда она рассказала ему, Виктор сразу понял, что это правда. Все совпадало: когда Барб натравила на него копов, она уже была записана в клинику в Питтсбурге. Она специально втянула его в скандал, а потом упрятала за решетку, чтобы он не мог ей помешать.

Когда в ту ночь Барб вышла из отеля, он поджидал ее на парковке. Как ты могла? Что тебе сделал этот ребенок?

К его изумлению, она не заплакала, не извинилась.

О, Виктор. Она говорила так, будто его вопрос ее позабавил, и отвечала устало, словно это он был ребенком, который говорит глупости. А что мне было делать?

Не на такую реакцию он рассчитывал. В ней не было ни печали, ни раскаяния за ее поступок.

(Если бы она подошла к нему, если бы дотронулась до него. Мне так жаль, Виктор. Прости меня, Виктор. Если бы она проронила хоть одну слезинку.)

Я бы женился на тебе, – сказал он.

Да кто выйдет за такого больного ублюдка?

Было очень поздно, на парковке не было ни души. Убить ее голыми руками было бы так просто, это было бы самой естественной вещью на свете. При всей ее дерзости, она была тощей и маленькой. Он бы удавил ее за пару минут.

Но он пошел более сложным и расчетливым путем. Он выждал. Никому не понять, чего ему это стоило, какой нечеловеческой выдержки.

Его отправили в тюрьму, в исправительную колонию в округе Эри, в жопе мира. Судья дал ему семь лет. Поскольку помещение было жилым, ему предъявили обвинение в поджоге первой степени. Не важно, что Барб даже не было дома, когда он сгорел; что она в это время носилась по городу и смотрела салюты с новым приятелем, который теперь ее трахал. По чистой случайности Виктор поджег дом во время другого патриотического праздника. Он выбрал время бессознательно, а быть может, и нет. Совпадение казалось многозначительным. Он еще много лет пытался понять его смысл.

В тюрьме его нашел бог. Это единственная часть истории, которой он немного стыдится: своей внушаемости, легковерному подчинению фантазиям. Тюремный капеллан подловил его в момент слабости. Какое-то время спустя Виктор пришел в себя, но тогда все это казалось ему реальным. Он отчаянно хотел верить.

Поначалу он упирался. До этого у них с богом не было опыта отношений. Они вращались в разных кругах, общих знакомых у них не было, а Виктор не имел привычки открывать незнакомцам. В большом мире он бы бежал от милости; умер бы, пытаясь. Но в тюрьме бежать было некуда.

Зачем он был нужен богу? Зачем ему вообще кто-то нужен? Он жил, как домашний скот в крошечном закутке. Каждое утро он гадил в бетонный нужник, в полуметре от места, где прикладывал голову. Не было ни одной божьей заповеди, которой бы он не нарушил. В Сайгоне он заплатил девице, которая подарила ему триппер. Он прелюбодействовал с Барб, когда та была беременна его ребенком.

Его непродолжительное, истерическое обращение в веру не дало никаких негативных последствий, но дало одно позитивное: с подачи капеллана он начал рисовать. В то время сюжет у него был один – ребенок, которого у него отняла Барб Вэнс, его кроха сын (он был уверен, что это был сын),