Паранойя. Почему я - Полина Раевская

Я киваю на автомате, хотя хочется провалиться сквозь землю. Обидно и унизительно до слез, хоть я и понимаю, что папа Гриша по-своему прав.

– И забудь теперь о гульках, и ночёвках вне дома! Все! Закончилась лафа. Твои выходки мне осточертели! С этих пор учеба – дом, дом – учеба! И попробуй только ослушаться, я тебе такое устрою, мамкины побои лаской покажутся. Не зли меня, Тася, ты уже перешла черту! – предупреждает он и бросает напоследок маме. – Следи за своей дочерью.

Когда за ним закрывается дверь, мы с мамой облегченно выдыхаем, но встретившись взглядами, возвращаемся на исходные позиции.

– Что ж, ты слышала, – подводит она итог и спокойно требует, протягивая руку. – Телефон.

Представив, что позвонит Долгов, а мама возьмет трубку, качаю головой.

– Настя, не испытывай мое терпение. Оно и так уже ушло в минус. Эти отношения закончились здесь и сейчас! Я не позволю тебе испортить ни мой брак, ни свою жизнь.

– Я совершеннолетняя и сама решаю, как мне жить, – чеканю дрожащим голосом. Слишком тяжело дается мне это сопротивление.

– Ты ничего не будешь решать, пока не получишь образование и не будешь твердо стоять на ногах, а не сидеть на члене женатого олигарха.

– Не замечала раньше за тобой такой избирательности в том, как сытно устроить жизнь. Не ты ли учила меня, что «за своё, чего бы это ни касалось, нужно бороться, зубами вырывать, по головам идти и шеи сворачивать.». Разве это не твои слова?

Мама усмехается, подходит к брошенной у порога сумке и достав телефон, демонстративно машет им передо мной.

– Ну, давай, дочь, поборемся. Ты за свое, я – за свое, – бросает она насмешливо и начинает просматривать мой телефон.

– Просто дай мне уйти, и я больше не появлюсь в вашем доме. Будете спокойно жить дальше, – цежу, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к ней и не вырвать из ее рук сотовый. Хоть там и нет никаких сообщений от Долгова, мне все равно не по себе.

– К этому козлу ты уйдешь только через мой труп! – отрезает мама и, набрав наверняка номер Сережи, прикладывает телефон к уху.

Я холодею.

– Не надо, – прошу ее слабым голосом, понимая всю бессмысленность дальнейшего сопротивления. Нет у меня ни сил, ни смелости, ни каких – либо шансов.

– Надо, Настя, надо, – хищно оскалившись, провозглашает мама и, забрав из шкатулки ключ от моей комнаты, направляется к двери.

– Да, маленькая… – раздается из динамика любимый голос, а следом щелчок замка, отрезающего меня от всего мира и доводящего до состояния какой-то невыносимой обреченности.

Наверное, так выглядит персональный апокалипсис каждого из нас: когда твоя привычная жизнь крошится в порошок и неумолимо, подобно песку, утекает сквозь пальцы, а ты ничего, абсолютно ничего не можешь сделать, как ни стараешься сжимать кулаки.

Никогда ещё я так остро не ощущала свою беспомощность и бессилие. Словно я никто и ничто.

Смотрю на разруху в комнате: на разбросанные повсюду вещи, перевернутые вверх дном шкафы и чувство, будто внутрь себя заглядываю.

Там точно так же. Полнейший бардак и раздрай.

Одна мысль, что мама сейчас говорит с Долговым, приводит в дрожь. А уж если представить, в каком тоне проходит разговор… Ох!

Меня передергивает, а диафрагму скручивает в пружину до тошноты.

Что теперь будет? Как Серёжа отреагирует на мамины наезды и требования? И отреагирует ли вообще? Честно говоря, я даже не знаю, что хуже. С одной стороны, до ужаса боюсь скандала и разборок, а с другой – знаю, что, если Серёжа не предпримет никаких шагов, чтобы вытащить меня отсюда, вновь почувствую себя ненужной, второстепенной.

Разумом, конечно, понимаю, что это практически невозможно. В конце концов, не приедет же он с толпой бойцов, отбивать меня у родителей. Да и смысл какой? Папа Гриша усилил охрану, повсюду камеры и сигнализация. С какой стороны не посмотри, везде тупик. Вот только, сколько не твержу себе это, а мое глупое сердце упрямо верит, что, если Долгов захочет, если я действительно для него важна, он найдет выход. Украдет, заберет, отвоюет, да черт возьми, дом этот обрушит на голову маме и отчиму, но заберет меня отсюда!

Однако, идут часы, а ничего не происходит. Стою у окна, смотрю сквозь слёзы, как охрана делает обход, и уже ничего не жду.

Впрочем, изначально глупая была затея. Это только в сказках принцы посылают к чертям свое королевство и, рискуя всем, вызволяют из темных башен своих принцесс. В жизни все с точностью да наоборот. Может, поэтому не осталось ни принцесс, ни принцев. И вроде бы это все понятно, логично и даже чем-то оправдано, но до чего же обидно.

Кто бы что ни говорил, а все мы хотим, чтобы нас любили такой любовью, которая затмевала бы все. Ради которой не страшно сигануть со второго этажа и будь что будет. И если бы Долгов дал хоть какой-то знак, что пытается, что не оставил меня одну разбираться с мамой и навалившимися проблемами, я бы ноги переломала, но сбежала к нему. А так… смотришь на пустынную дорогу за воротами и понимаешь, что нет никакого смысла. Нет ради чего.

Вздыхаю тяжело и покидаю свой многочасовой пост. Застываю посреди комнаты и не знаю, что дальше делать. Надо бы обработать лицо и спину. Края ран стянуло и невыносимо печет. Да и в комнате прибрать не мешало бы. Жизнь ведь не заканчивается. Возможно, уже завтра все решится, Сережа что-то придумает.  Вероятней всего, так оно и будет, и я зря себя накручиваю, но сейчас мне ничего не хочется. А особенно, подходить к зеркалу и видеть мамину жестокость. Как-то на эмоциях, на адреналине, оно все не так остро ощущалось, теперь же невыносимо свербит внутри.

Пусть Жанна Борисовна тысячу раз права, пусть таким образом пытается уберечь меня от чего-то гораздо более страшного, однако миллионы «пусть» и самые благие намерения не оправдывают мать, готовую с остервенением затравить, а то и искалечить собственного ребенка. Если материнство допускает подобное зверство, то пусть я лучше буду сиротой.

Всхлипнув, все же подхожу к зеркалу и судорожно втягиваю воздух при виде своего лица. Это ужасно. Губы разбиты, щека припухла, на ней начинает проступать синяк, нос похож на сливу, глаза заплыли от слез. Если однажды стану алкашкой, то, наверное, буду выглядеть как-то так. Эта мысль вызывает невольный смешок, но уже в следующее мгновение начинаю дрожать от накатывающей волнами обиды и горечи. Повернувшись спиной, медленно спускаю кофту с плеча, и слезы душат, стоит взглянуть в зеркало. Вся спина исполосована малиновыми гематомами, но в области лопатки – сплошной кошмар: вспухший, с уродливыми рваными краями поврежденной кожи и потеками крови.

Перед глазами темнеет и я, будто снова чувствую ту разрывающую боль от удара.

Господи, за что она меня так ненавидит? Ну, за что?

Меня скручивает от подступивших рыданий. Сползаю на пол и, опустив лицо в ладони, плачу навзрыд.

Такой меня и застает наша домработница Тамара Павловна.