Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг

решением маршала (ранее генерала) Апраксина не извлекать пользу из победы при Гросс-Егерсдорфе, преследуя пруссаков. В своих мемуарах Екатерина поддерживает идею, что маршал в ожидании смерти императрицы и последующих перемен в политике использовал как предлог якобы недостаточное снабжение, чтобы оправдать отход. Однако одновременно сторонники императрицы подозревали в интригах для обесценивания русской победы ее самоё и Бестужева — из-за тайного расположения к Англии. Екатерина признает, что действительно имела переписку с Апраксиным, но утверждает, будто писала ему только по распоряжению Бестужева, дабы предупредить о слухах, ходящих о нем в Санкт-Петербурге, и подтолкнуть к действиям. «Яобъяснила, что его друзья считают трудным оправдать скорость его отхода и просила возобновить продвижение вперед и выполнять приказы правительства. Канцлер Бестужев отправил это письмо ему. Маршал Апраксин мне не ответил»{225}.

8 сентября императрица перенесла приступ эпилепсии. Это произошло в Царском Селе, возле приходской церкви, куда она ходила на литургию по поводу праздника Рождества Богородицы. Толпа людей окружила ее, лежащую без сознания. Это означало, что ее болезнь больше невозможно было прятать за стенами дворца. Ей пустили кровь прямо на месте, затем унесли и уложили на софу. Вскоре она пришла в себя, но не могла нормально говорить (прокусила язык во время приступа) и не понимала, где находится.

К концу сентября великий князь обнаружил явную теперь беременность Екатерины, что стало причиной раздражения. Однажды он заявил в присутствии Льва Нарышкина и еще нескольких человек: «Один Бог знает, отчего моя жена беременна. Не знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его признавать»{226}. Нарышкин помчался к Екатерине, чтобы передать ей эти слова. Встревоженная, но как всегда быстро соображающая, она решила спровоцировать великого князя, предположив, что он не захочет делать предметом публичного обсуждения свои дела в брачной постели. Она проинструктировала Нарышкина: ему следует попросить Петра поклясться своей честью, что он не спал с ней, и сказать, что если он готов дать такую клятву, Нарышкин немедленно информирует Александра Шувалова как официального главу Секретной канцелярии. Нарышкин поступил в соответствии с этим планом, и Петр, чье замечание было сделаны в плохом настроении, ответил: «Идите к черту. Не говорите мне больше об этом»{227}.

И реакция Петра, и ответ Екатерины предполагают, что время от времени они все еще спали вместе, несмотря на то, что оба имели связи на стороне. Екатерина могла исхитриться переспать с Петром, обнаружив, что беременна. Таким образом оставалась слабая возможность, что Екатерина носила ребенка Петра. Однако широко распространилось мнение, что отцом ребенка является Понятовский. Впрочем, он не сделал никаких намеков на это в своих мемуарах.

Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс оставил Россию в октябре.[27] В этом же месяце Понятовский получил извещение, что должен покинуть Петербург. Вероятно, это увеличило частоту его встреч с Екатериной, так как оба чувствовали, что должны извлечь как можно больше из оставшегося времени.

8 ноября императрица на публике спросила Понятовского, почему его отзывают. Он ответил, что его двор действует под давлением Франции. Всего лишь через несколько дней престиж Франции рухнул — с получением новостей о разгроме ее армий Фридрихом Великим при Россбахе. Давление на Понятовского временно ослабело. Екатерина уговорила Бестужева протестовать против его отзыва. Фон Брюл разрешил Понятовскому отложить запрос на прощальную аудиенцию.

Дочь Екатерины Анна Петровна родилась 29 ноября 1757 года между десятью и одиннадцатью часами вечера. Императрица решила назвать ее именем своей умершей старшей сестры, матери Петра. Какие бы сомнения Петр ни высказывал по поводу своего отцовства, он казался довольным. «Он устроил большие празднества в своих апартаментах, приказал, чтобы торжества организовали также и в Голштинии, и принял все поздравления с удовлетворенным видом»{228}. Последовала та же процедура, что и после рождения Павла Петровича: ребенка забрали, чтобы растить под присмотром императрицы и ее слуг. На шестой день после рождения девочку крестили. Императрица сделала денежные подарки великим князю и княгине — по шестьдесят тысяч рублей каждому. После крещения при дворе и в городе прошли празднования.

Обращение с Екатериной тоже не изменилось, но на этот раз она была готова. Она решила обратить заключение на пользу себе и друзьям, переделав свою комнату: отгородила личный альков с диванчиком, зеркалами, маленькими столиками и стульями. В альков можно было попасть только через отдельную дверь, ведущую из проходной кладовки. Когда входили посторонние, они видели лишь большую ширму. Если они спрашивали, что за ней, Екатерина отвечала: комод{229}. Понятовский прокрадывался туда под видом придворного музыканта в плаще и светлом парике. Оставив экипаж или сани на некотором расстоянии от дворца, он поднимался по тайной лестнице. Стража, предположительно предупрежденная о его приходе заранее, не окликала его. После того, как ее заключение закончилось, великая княгиня иногда сама спускалась по той же лестнице в оговоренное время, переодетая мужчиной, и Понятовский увозил ее в своем экипаже к себе домой.

Однажды, когда он ждал ее, офицер охраны наткнулся на его сани и начал его расспрашивать. Понятовский притворился, что дремлет — будто он лакей, ждущий своего хозяина. Несмотря на мороз, его бросило в пот. К счастью, офицер ушел до того, как появилась великая княгиня. Той же ночью сани налетели на камень с такой силой, что Екатерину выбросило прочь. На короткое время она потеряла сознание, и Станислав испугался, что она разбилась насмерть. Затем, по возвращении (отделавшись всего лишь синяками), она обнаружила, что горничная, заведовавшая гардеробом, заперла дверь ее комнаты — в которую она обычно входила с потайной лестницы, — но, к счастью, после недолгого ожидания кто-то другой отпер ее.

Эта череда случайностей была не такой уж пугающей по сравнению с арестом 14 февраля 1758 года канцлера Бестужева. Вот как описывает это Екатерина: «Его лишили всех наград и рангов, и ни одна душа не знала, за какое преступление или проступок первый человек империи был наказан и посажен под домашний арест»{230}. Хотя арестован он был в том же дворце, где жили великие князь и княгиня, недалеко от их собственных апартаментов, они сначала ничего не знали. Екатерина узнала новость на следующее утро — из записки, написанной Понятовским и тайком переданной Львом Нарышкиным. Понятовский сообщил также о нескольких других арестах: ее друга Ивана Елагина (который был также другом Понятовского), Ададурова (прежде обучавшего Екатерину русскому языку) и, что больше всего обеспокоило Екатерину, Бернарди — итальянского ювелира, который долгое время оставался ее доверенным лицом и курьером, особенно в переписке