Вечный колокол - Ольга Денисова

Млад еще не оправился от обиды, от удивления, от вспыхнувшего вновь ощущения собственной виновности, - поэтому лишь покачал головой.

- Такую же грамоту читали перед главным теремом - считай, при всем университете. Думаю, и ректору ее вручили тоже, - Дана вздохнула. - Я, как услышала, о чем речь, сразу сюда побежала, предупредить. Но они, смотри-ка, сразу шестерых прислали… А выезд судейских приставов, между прочим, оплачивает истец. Откуда у горькой вдовы столько серебра? Да и в голову бы ей не пришло в суд идти…

При всем университете? Млад застонал и прикрыл глаза. Здорово: наставник-убийца… И если суд признает его виновным, никому не объяснят, что вина его косвенна, что он не убийца, он всего лишь оказался плохим учителем для слабого ученика.

- Младик, не надо так расстраиваться. Во-первых, все это шито белыми нитками. И суд докладчиков - самый грязный суд, который можно отыскать. И все, между прочим, об этом знают. Виру[14] все равно университет будет платить!

- Не университет, а наставники университета. Университет ничего своего не имеет, - проворчал Млад.

- Ничего, наставники не обеднеют! Я попытаюсь перевести дело в княжий суд. И двухнедельный срок мы пересмотрим. Младик, все это не стоит выеденного яйца! Это голословное обвинение! Это сделали нарочно, нарочно!

- Зачем? - Млад вскинул на нее глаза. - Чего они добьются? Ну, объявят меня убийцей, и что? Из мести, что ли?

- Ну… Ну и из мести… - неуверенно ответила Дана.

- Никто из них такой ерундой заниматься не станет. И месть что-то сомнительная. Университет виру заплатит, сама говоришь. Суду докладчиков Новгород не верит. В поруб[15] меня никто не посадит, в Волхове никто не утопит. Зачем?

- Ну… запятнать тебя хотят. Как волхва…

- Да ерунда! Я волхв-гадатель, к моим ученикам это не имеет никакого отношения. Любой шаман скажет, что исход пересотворения не известен никому и ни от кого не зависит. Это и как шамана меня не запятнает! Это, разве что, может лишить меня учеников на несколько лет. Но им-то это зачем? По сути, они всего лишь на бумаге запишут, что у меня умер ученик. И больше ничего!

- А серебро, Младик? Серебро?

- А что серебро? Вдове я бы и так денег дал, и по наставникам собирать не надо было бы… А суд получит на десять человек такие крохи, что в сторону моих денег и не посмотрит.

- Да я сам на этот суд приду и расскажу, что их Миша был просто трус! - Ширяй неожиданно стукнул кулаком по столу.

- Не смей так говорить! - Млад приподнялся, но упал обратно. - Это не так! Он не побоялся начать пересотворение, он… Не смей осуждать его. Он распорядился своей жизнью, а не чужой. И… он не может тебе ответить, понимаешь?

- Да он бы мне не ответил, если бы и мог! - Ширяй скривил губы.

- Слушай, ты, гордый и свободолюбивый парень… - Млад сжал зубы. - Замолчи. Или я тебе за него отвечу. Когда встану.

- Очень я испугался! - хмыкнул Ширяй.

- Ты слушай, что тебе учитель говорит! - повернулась к парню Дана. - А не груби! Не испугался он!

- Мы с Млад Мстиславичем сами разберемся! - фыркнул Ширяй.

- Ширяй, - Млад вздохнул, - на самом деле, не груби.

- Давайте лучше обедать, - Добробой взгромоздил на стол горшок борща. - Млад Мстиславичу надо поесть, что он там позавтракал - кошкины слезы…

- Правда, Младик. Теперь тебе надо много есть.

- Можно я сам? - Млад умоляюще посмотрел на Дану.

- Нет, нельзя.

Через двое суток Млад чувствовал бесконечную усталость: от боли, от неподвижности, от беспомощности, от ночной бессонницы. И частенько думал: а если бы он заранее знал, чем обернется для него это жалкое выступление против Михаила-Архангела, - хватило бы ему смелости поступить так же? Очень хотелось верить, что хватило бы.

Ширяй и Добробой, как только рассвело, отправились в Сычёвку, Дана ушла на занятия, а Млад пытался уснуть, пока ничто его не тревожило. Почему-то именно ночью его глодали тяжелые мысли: и о Мише, и о собственной несостоятельности, и о предстоящем суде. Днем эти мысли исчезали или, по крайней мере, не были столь навязчивы. После мучительных перевязок боль успокаивалась и часов пять-шесть оставалась терпимой, - во всяком случае, позволяла уснуть. И хотя Дана жаловалась, что от нее за версту пахнет этой мерзостной мазью, но перевязывала Млада трижды в день.

Он начал дремать, когда дверь отворилась без стука и удивительно знакомый голос спросил:

- Дома хозяева?

Млад распахнул глаза, сон слетел с него в одно мгновенье: на пороге стоял его отец - в лисьем полушубке мехом наружу, с пушистой шапкой на голове, в меховых сапогах. Почему-то отец всегда казался ему выше ростом, и шире в плечах, и моложе, чем был на самом деле. Впрочем, он действительно выглядел моложе своих лет, никто бы не назвал Мстислава-Вспомощника стариком, ему было немного за шестьдесят.

- Хозяева лежат здесь… - ответил Млад с улыбкой.

Отец снял шапку, отряхнул сапоги друг о друга и прошел в дом, расстегивая полушубок.

- Здорово, сын.

- Здорово, бать. Ты б разделся, у нас жарко.

- Это я по привычке. К больному приходишь - сначала взглянуть, а уж потом…

- Да ты никак к больному приехал? А я думал…

- К больному, к больному, - отец кинул полушубок на стол. - Вчера мимо нас в Ладогу ехал один мой товарищ, он и рассказал, что ты сверху упал и сильно обжегся, а тебя обвиняют в смерти ученика и тащат в суд.

- Быстро до вас наши слухи доходят, - усмехнулся Млад.

- Это из-за войны. Сейчас часто в Ладогу гонцы едут, каждый день почти. Один из них моим бывшим больным оказался. А у него в университете сын учится. Так что ничего странного, что он ко мне заехал.

- И ты все бросил и помчался ко мне? - удивился Млад.

- Знаешь, Лютик… Неспокойно мне почему-то было. И без того неспокойно было, а после его рассказа я и вовсе голову потерял. До вечера промаялся, а потом плюнул, запряг сани и поехал. Маме я не сказал ничего.

- Да со мной все хорошо, бать. Здесь врачей - пруд пруди.

- Может быть. Но пока я тебя не посмотрю, в это не поверю. Врачи - врачами, а я волхв-целитель. Неужели собственного сына на ноги не поставлю? И выглядишь ты плохо. Болят ожоги-то?

- Болят. Говорят, долго еще болеть будут.

- Это мы поправим. Я и травы привез, и мази. Да и без них кое-что могу. Давай-ка размотаем тряпки-то…

Млад сморщился: