Три орудия смерти - Гилберт Кийт Честертон

– Что ж, это весьма логично, – согласился Хьюм. – Заявлять, будто во всем виноваты вы, так же благоразумно, как и обвинить в совершении преступления Тома. Не менее благоразумно было бы утверждать, что во всем повинен архиепископ Кентерберийский.

Она попыталась обосновать все свои в высшей степени научные догадки относительно наследственности, и впечатление, произведенное ими, оказалось гораздо более заметным. Во всяком случае, доводы Барбары заставили этого большого медлительного человека несколько оживиться.

– Черт бы побрал всех врачей и ученых вместе взятых! – воскликнул он. – А если точнее, черт бы побрал всех писателей и газетчиков, которые пишут о том, чего даже врачи не понимают! Люди обвиняют старых нянюшек в том, что они пугают детишек историями о всяких домовых и привидениях, которые очень скоро превращаются в шутку. Как насчет новых нянюшек, позволяющих детям самостоятельно пугаться из-за чертей, которых следует воспринимать всерьез? Моя дорогая девочка, с вашим братом все в порядке, точно так же, как и с вами. Он всего лишь из числа людей, которых называют защищенными невротиками, что на языке науки означает: у него имеется дополнительный слой кожи, к которому никогда не прилипнет лоск частной школы. Он соскользнет с него, как с гуся вода. Вполне вероятно, для него по большому счету так лучше. Но даже если предположить, что он навсегда останется чуть больше ребенком, чем все мы, – что в этом такого особенно ужасного? Разве вы содрогаетесь, думая о своей собаке, только из-за того, что она обожает вас и всегда счастлива видеть и тем не менее не способна доказать сорок восьмую теорему Эвклида? Быть собакой – это не болезнь. Быть ребенком – тоже не болезнь. Даже остаться ребенком – не болезнь. Разве вам иногда не хочется, чтобы все люди навсегда оставались детьми?

Барбара была из тех, кто усваивает идеи и понятия по очереди, в порядке их поступления. Она слушала молча, но ее мозг лихорадочно работал.

После паузы Хьюм вновь продолжил, и речь его казалась уже чуть менее серьезной:

– Помните, что мы говорили о преподавании уроков? Я считаю, мир слишком мрачен и суров в том, что касается наказаний. Было бы гораздо лучше, если бы им управляли, как в детской. Людям не нужны каторжные работы, казни и прочее. Что нужно людям на самом деле, так это чтобы им надрали уши или отправили их в постель. Как было бы забавно поймать нечистоплотного миллионера и поставить его в угол! Вот это было бы подходящее наказание.

Когда Барбара заговорила, в ее голосе слышалось облегчение и любопытство.

– Чем вы занимаетесь с Томом? – поинтересовалась она. – И что означают все эти смешные треугольники?

– Я валяю дурака, – серьезно ответил он. – Мне необходимо привлечь и приковать к чему-то его внимание. При обучении детей дурачества всегда срабатывают. Причем, весьма очевидные дурачества. Разве вы не знаете, насколько им нравятся такие образы, как корова, прыгающая через Луну? В этом образовательный эффект загадок. В данном случае загадкой приходится быть мне. Я заставляю его постоянно ломать голову над тем, что имею в виду или что сделаю в следующий момент. Поэтому мне необходимо выглядеть тупицей, но другого пути нет.

– Да-а, – протянула она, – в загадках есть что-то невероятно притягательное… в любых загадках. Даже этот старый священник с его загадками из Откровений заставляет почувствовать, что он знает, ради чего живет… Кстати, кажется, мы пообещали сегодня днем прийти к нему на чай. Из-за этих событий у меня все напрочь вылетело из головы.

Барбара не успела договорить, как увидела, что по тропинке поднимается Оливия. Ее наряд свидетельствовал о том, что она направляется куда-то с визитом. Оливию сопровождал плотный и коренастый мужчина – ее супруг, заместитель губернатора, который нечасто утруждал себя подобными обязанностями.

Они вместе двинулись по дороге, и Барбара удивленно заметила впереди не только блестящую, холеную фигуру секретаря, мистера Мида, но и более угловатого полковника Хейтера. Несомненно, приглашение служителя церкви распространялось на весьма обширную компанию.

Преподобный Эрнест Сноу жил очень скромно, занимая один из ряда маленьких домиков, выстроенных для мелких чиновников губернаторства. Именно позади этого ряда домов была проложена дорожка, ведущая вдоль садовой стены, а затем мимо платана и оливковой рощицы к углу, где губернатора сразила загадочная пуля.

Дорожка окаймляла открытую пустыню и представляла собой грубую каменистую тропу для странников. Но проходя по эту сторону стены, перед выстроившейся вдоль нее шеренгой домов, путешественник вполне мог представить себе, что находится в лондонском предместье, настолько аккуратными были декоративные перила, крытые галереи и маленькие лужайки с цветами и кустарниками.

На доме священнослужителя не было ничего, кроме номера, а вход был настолько аскетичным и узким, что гости с трудом протиснулись в него.

Мистер Сноу склонился над рукой Оливии так церемонно, что его седые волосы напомнили напудренный парик из восемнадцатого столетия. Но было в его манере держаться что-то еще, явно неуловимое. Его лицо казалось очень сдержанным, однако эта сдержанность была нарочитой, и, несмотря на опечаленный голос, глаза мистера Сноу оставались ясными, а взгляд внимательным.

Внезапно Барбара осознала, что он проводит панихиду, и ее догадка оказалась недалека от действительности.

– Мне незачем говорить вам, леди Смайт, – все тем же мягким голосом произнес он, – как в этот ужасный час мы все вам соболезнуем. Даже с общественной точки зрения, смерть вашего выдающегося дядюшки…

Безумный взгляд Оливии Смайт заставил его умолкнуть на полуслове.

– Но мой дядя не мертв, мистер Сноу. Я знаю, что поначалу распространилась такая информация, но стрелявший всего лишь ранил его в ногу, и он уже пытается ходить по дому.

Выражение лица пастора мгновенно изменилось, это произошло настолько быстро, что для большинства присутствующих осталось незамеченным. Барбаре показалось, будто у него даже рот открылся от изумления. Когда его черты вновь приняли подобающее случаю выражение, мистер Сноу сиял улыбкой самой неискренней радости.

– Моя дорогая леди, – выдохнул он, – какое облегчение…

Отсутствующим взглядом он обвел комнату. Оставалось неясным, позаботился ли преподобный Эрнест Сноу о чае к положенному времени, но те приготовления, которые он все же сделал, вряд ли могли утолить голод гостей.

Низкие столики были завалены толстыми томами, открытые страницы которых пестрили какими-то чертежами и рисунками, по большей части архитектурного или археологического свойства, а в отдельных случаях явно астрономическими либо астрологическими. В целом все это отдаленно напоминало книги заклинаний волшебника или библиотеку чернокнижника.

– Апокалиптические исследования, – пробормотал он. – Мое хобби. Я верил, что мои расчеты… Это написано нам в назидание…

И тут Барбару охватила острая и мучительная тревога, потому что внезапно ее сознанию с ужасающей очевидностью открылись два факта. Первый заключался в том, что преподобный Эрнест Сноу принял сообщение о смерти губернатора с чувством, очень похожим на мрачное удовлетворение, и безрадостно принял весть о его выздоровлении. Вторым фактом являлось то, что он говорил тем же тоном, которым когда-то уже произнес эти же слова. И прозвучали они из тени платана, раздавшись в ее ушах безумным призывом к кровопролитию.