В Магеллании - Жюль Верн

Помимо охоты на морских волков процветал китобойный промысел, который был исключительно прибыльным делом. За сезон в водах архипелага добывали до тысячи китовых туш. Суда, переоборудованные в китобойцев, бороздили воды по соседству с островом Осте, зная, что в порту Либерии им предоставят те же льготы, что и в Пунта-Аренасе. Развивалась, наконец, еще одна ветвь промысла: миллиарды моллюсков всевозможных видов покрывали песчаные пляжи. В числе других стоит упомянуть съедобных миид[169]превосходного качества; такое огромное количество этих моллюсков просто трудно себе представить. Корабли набивали ими полные трюмы и продавали в южноамериканских городах по пять пиастров за килограмм. Небольшие бухточки острова Осте славились огромными крабами-сентойя, живущими среди морских водорослей. Двух таких крабов вполне хватало, чтобы мужчина с очень хорошим аппетитом мог прокормиться целый день. Помимо крабов в изобилии водились омары, лангусты, мидии. Все это перерабатывалось на заводах, а консервы отправлялись за океан.

Разумеется, остельская колония сразу же привлекла к себе внимание миссионеров. Их немало обосновалось на Огненной Земле, и принадлежали они к миссии Аллена Гордона[170], пользовавшегося большим уважением среди местного населения. К слову сказать, индейцы Магелланийского архипелага жадно впитывали религиозные наставления и весьма прилежно посещали школу и церковь.

Миссии Аллена Гордона, возглавлял которую монсиньор Лоуренс, пришлось немало потрудиться, чтобы привлечь туземцев в лоно своей Церкви; проповеди велись на языке индейцев, а избранные отрывки из Библии, переведенные на ягон, щедро распространялись в виде книжек. И никто бы не стал удивляться, если бы англиканские миссионеры выдумали для огнеземельцев особенный ад — морозильный. Поскольку эти бедные люди считали холод своим самым страшным врагом, огонь традиционного ада не испугал бы их.

Каковы бы ни были взгляды Кау-джера на религию, он надлежащим образом принимал пасторов, которых привозили катера миссии. Разрешил миссионерам устроить церковь на одной из площадей Либерии и школы, куда семьи протестантов могли посылать своих детей.

Но были на острове верующие и других конфессий, в частности ирландские, канадские и даже американские католики. Значит, нужны были и католические миссионеры. Тогда обратились в магелланийские миссии, и они охотно откликнулись на призыв, так же как и многие сестры из общины[171]святой Анны, приехавшие ухаживать за больными. Первыми прибыли в Либерию отцы Атанас и Северин, с которыми Кау-джер последний раз встречался в одном из становищ валла на Огненной Земле. Отношений со святыми отцами он всегда избегал, но считал их честными и мужественными людьми, добросовестными и усердными пастырями, достойными представлять великую религию; они с большим успехом боролись с несколько коммерческим прозелетизмом[172]протестантских миссионеров.

На второй год существования Либерии католики обзавелись школой, ни в чем не уступающей протестантской, а также церковью, которая высилась на правом берегу Яканы. Ее архитектурный стиль, несколько свободный, но тем не менее не нарушающий традиций, не имел ничего общего с тяжеловесной строгостью обычного храма.

Между верующими разных конфессий царили согласие и добрые отношения. Ничто не нарушало спокойной жизни колонии, существованию которой в самом начале угрожали враги какого-либо общественного порядка.

Между островом Осте и чилийским правительством сложились прекрасные отношения. С каждым годом чилийские власти все больше убеждались в правильности своего решения, которое принималось с дальним прицелом: они справедливо надеялись извлечь в будущем всяческие выгоды. Аргентина же, проводившая политику, осужденную лучшими мировыми экономистами, не могла ждать каких-либо ощутимых результатов, о чем свидетельствовало плачевное состояние ее колонии в Ушуае.

Узнав о провозглашении таинственного Кау-джера главой острова Осте, чилийское правительство поначалу забеспокоилось. Его пребывание в Магелланийском архипелаге оно с полным правом расценивало как подозрительное, а потому не скрывало своего недовольства. Однако теперь, когда остров стал независимой территорией, власти не имели права задержать Кау-джера, чтобы выяснить его происхождение и мотивы пребывания на острове. Был ли он человеком, просто-напросто не способным выносить ярмо какой-либо власти, взбунтовался ли он когда-то против всех законов человеческого общежития, был ли изгоняем изо всех стран с любым правящим режимом, подчиненных справедливым и необходимым законам, — его образ жизни позволял принять любую из этих гипотез. Останься он на Исла-Нуэве, ему бы не уйти от чилийской полиции. Но после усмирения мятежников и восстановления спокойствия, по мере успешного развития торговли и роста благосостояния остельцев, чилийские власти на все смотрели сквозь пальцы, а потому между главой острова Осте и губернатором Пунта-Аренаса трений не возникало.

Благодаря удачному местоположению между проливом Дарвина и заливом Нассау капитаны торговых судов стали отдавать предпочтение порту Либерии, где заход и стоянка были удобнее, чем в порту Пунта-Аренаса, перегруженном к тому же паровыми судами.

События и перемены, происшедшие на острове, сыграли большую роль в жизни Карроли. Он стал главным лоцманом острова, и многочисленные корабли, идущие на Пунта-Аренас или направлявшиеся в фактории, расположенные на других островах архипелага, неизменно обращались к его услугам. О том, чтобы расстаться с Кау-джером, не могло быть и речи, и он по-прежнему плавал на верном «Вель-Кьеже». Помогал ему сын, женившийся на канадской девушке. Они были ему так же преданны, как и во времена их бытности на Исла-Нуэве.

Так прошло шесть лет. Успехам остельцев можно было позавидовать. Под управлением Кау-джера остров превратился в образцовую колонию. Либерия щедро делилась опытом, и на острове выросли три поселка: на мысе Ру, в глубине залива Нассау и в самой крайней точке пролива Дарвина, напротив острова Гордон. Они, разумеется, подчинялись столице, и Кау-джер наведывался туда либо морем, либо по дорогам, проложенным сквозь леса и прерии.

Именно в это время, в ноябре 1887 года, Либерию впервые посетил губернатор Пунта-Аренаса, господин Агире. Процветающая колония поразила его. Он удивлялся всему: рациональному использованию природных богатств, единению людей разных национальностей, порядку, счастью и достатку в каждой семье. Понять губернатора можно: наконец-то он встретил человека, который не только не думал о славе, но был удовлетворен малым. Не скрывая восхищения, губернатор Пунта-Аренаса воскликнул: