Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

на кровати. Черно-бурая лисица свисала с ее плеча. Шляпа, туфли и перчатки лежали тут же на ковре.

Лица ее не было видно. Но ей, должно быть, было очень грустно. Она, должно быть, плакала.

Стеклянные глаза лисицы смотрели прямо на свою хозяйку. И с каждой секундой у лисицы становилась все более грустная, все более унылая морда. Вот-вот она жалобно заскулит.

Наталия Владимировна повернула голову. Свет упал на ее бледное, несчастное лицо. Из больших подведенных глаз медленно текли слезы.

Лиза испуганно смотрела на нее. Никогда еще она не казалась ей такой жалкой, такой близкой.

— Мама, — с отчаянием прошептала она, будто только впервые поняв, что эта красивая, несчастная женщина — ее мать. — Мама.

Ей захотелось войти, броситься к матери, утешить ее.

Она еще не знала, что скажет. Но неужели всей ее нежности, всей ее любви не достаточно, чтобы утешить мать?

Лиза уже взялась за ручку двери, но в прихожей позвонили.

«Даши нет», — вспомнила она и побежала открывать.

Солнцева, в красном непромокаемом пальто, быстро вошла:

— Лизочка? Какой дождь! Наташа дома?

Лиза враждебно оглядела ее:

— Дома. Только я не знаю…

Но Солнцева не слушала. Она быстро закрыла зонтик и отряхнулась, как мокрая болонка.

— В спальной? — спросила она и, не дожидаясь ответа, прошла вперед.

Лиза растерянно смотрела ей вслед.

«Меня не впустила. Неужели ее впустит?»

Солнцева уже стучала в дверь:

— Это я, Таня.

Ключ сейчас же щелкнул в замке, и всхлипывающий голос сказал:

— Как хорошо, что ты пришла.

Лиза стиснула зубы от обиды.

«Ей рада, а меня прогнала. Мне нельзя туда. Я чужая ей».

Она снова пробралась в шкапную и, отодвинув кисейную занавеску, стала смотреть, что делается в спальной.

Теперь Солнцева сидела на кровати рядом с Наталией Владимировной.

— Успокойся, успокойся, Наташа.

Наталия Владимировна всхлипывала, прижимаясь лбом к плечу подруги:

— Он сказал мне: «На что ты мне. Старая, без денег. Таких, как ты, не любят».

— Наташа, перестань. Не говори о нем. Забудь его.

— Забыть. Разве я могу его забыть? Я его люблю. Он отвратительный, он глупый, он злой. Он мне говорит: «Убирайся». Он меня сегодня по морде.

Лиза тихо ахнула за занавеской и прижала руки к груди.

«Маму, мою маму».

От ненависти к Борису, от жалости к матери вдруг зазвенело в ушах, и все закружилось. Лиза схватилась рукой за занавеску.

А Наталия Владимировна быстро говорила, блестя глазами:

— Я не могу, не могу, не могу без него.

Волосы упали ей на лоб, и она нетерпеливо откинула их.

— Ему нужны деньги. Но откуда мне взять? И ему всегда мало.

— Ты должна его бросить, Наташа. Иначе тебе конец.

— Конец. — Она встряхнула головой, и волосы снова упали ей на глаза. — Ну и пускай, пускай конец. С ним или без него — мне все равно конец. Я это поняла сегодня, когда он меня ударил. Знаешь, я его еще больше полюбила.

Снова резко и протяжно зазвенел звонок, Лиза побежала в прихожую.

«Неужели это Борис? Неужели он посмел?»

Лиза отперла дверь.

— Кролик? — вскрикнула она. — Кролик, что с вами? Что случилось?

Перед ней стоял Кролик. Дождь ручьями стекал с его котелка на измятое, промокшее пальто. Круглые голубые фарфоровые глаза шало смотрели сквозь мокрые стекла пенсне.

Он пошевелил губами.

— Наташа, Наталья Владимировна дома? — с трудом проговорил он.

— Дома. Но она, кажется, нездорова. Что же вы стоите под дождем? Войдите, я сейчас спрошу.

Кролик махнул рукой, не двигаясь с места:

— Позовите ее. Скажите, необходимо.

— Сейчас. Но вы войдите. Такой дождь, вы простудитесь.

— Скажите, необходимо, — повторил он и, будто чувствуя страшную усталость, закрыл глаза и прислонился к мокрой стенке.

Лиза без стука вбежала в спальню:

— Наташа, там под дождем Кролик. Совсем сумасшедший, страшный.

Наталья Владимировна раздраженно пожала плечами:

— Этому еще что нужно? Пойди прогони его, Таня. Скажи, что я больна, что у меня жар.

Лиза осталась одна с матерью. Ей хотелось встать на колени, поцеловать маленькие босые ноги, так беспомощно свесившиеся с кровати, но она не смела. Она только молча погладила холодную руку матери.

— Что, Лизочка? — рассеянно спросила Наталья Владимировна.

Лиза хотела ответить, объяснить, но Солнцева уже входила.

— Тебе непременно надо ехать. Он совсем сумасшедший. Стоит под дождем. Бог знает, что он может наделать.

— Ты говоришь, надо ехать?

— Непременно.

Наталья Владимировна послушно встала, подняла шляпу с пола и, не глядя в зеркало, надела ее. Потом села в кресло, натянула чулки.

— Он такой страшный. Я испугалась, — говорила Солнцева.

Наталья Владимировна молча накинула шубу и заправила волосы под шляпу.

— До свидания, Таня. До свидания, Лизочка.

На пороге она остановилась:

— Ах, как я устала.

Лиза обняла мать и вдруг, сама не понимая, что делает, перекрестила ее.

— Что это? Зачем? — удивилась та и, запахивая шубу, медленно вышла в прихожую. — Довольны? Добились своего? — изменившимся злым голосом сказала она.

Кролик крепко взял ее под руку, будто боялся, что она убежит.

— Такси ждет.

Она протянула ему зонтик:

— Откройте.

Они спустились по мокрым ступенькам в мокрый сад. Кролик судорожно держал в вытянутой руке зонтик, балансируя и скользя по мокрой земле, как канатная танцовщица. Они сели в такси.

— Отодвиньтесь. Вы мокрый.

Наталья Владимировна спрятала лицо в широкий меховой воротник. Кролик молчал. Такси остановилось перед маленьким отелем с мигающей вывеской. Она подняла брови:

— Это еще что? Куда вы меня привезли?

— Идем.

Она пожала плечами:

— Вертеп какой-то.

Она брезгливо ждала, пока Кролик вел переговоры с слугой.

— Комната двадцать пять. Третий этаж. Лифт не действует.

— Этого не хватало. Ну, все равно. Только поскорей!

Она запахнула шубу и стала быстро подниматься. За ней, тяжело дыша, бежал Кролик.

На площадке он остановился, переводя дыхание:

— Тут.

Слуга стал деловито снимать пикейное одеяло с кровати.

— Не надо. — Кролик махнул на него рукой. — Идите.

Ключ щелкнул в замке.

Кролик повернулся к Наталии Владимировне.

— Теперь, — сказал он.

Она стояла перед ним в черной шубе, усталая и несчастная. Из-под шляпы выбивались незавитые пряди. Глаза смотрели зло и равнодушно. Бледные ненамазанные губы презрительно кривились.

— Теперь? — повторила она брезгливо.

«Да ведь она некрасива, как я не замечал? — вдруг подумал он. — Из-за этой некрасивой женщины я так мучился и умру. Она некрасива. — Он хотел ухватиться за эту мысль, как за спасительный круг. — Она некрасива, и, значит, я напрасно мучился. Она — некрасива, и тогда не надо…»

Он пристально и жадно смотрел на нее. Она некрасива, и, значит, он свободен. Он может открыть дверь и уйти и никогда больше не вспоминать о ней. Он