Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

В тот памятный день малоопытный дежурный по городу с утра собирал опергруппу и, не найдя следователя, без колебаний позвонил домой первому заместителю прокурора области. К тому времени Павлу Михайловичу было уже далеко за шестьдесят и, понятно, инвалид Великой Отечественной, почетный работник прокуратуры не обладал проворством и энергией своих молодых подчиненных.

Не буду описывать в деталях, как мы искали тот труп. Все же после нескольких часов копания ям в разных местах, бомж поначалу точно место указать не смог, обнаружили ту могилу. И все это время бывший солдат, прихрамывая на больную ногу, косолапя, стойко шагал от ямы к яме. В итоге Дроздов сильно устал. Около четырех дня, его со стенокардийкой, о которой он нашептал лишь мне, валидолом под языком, отвезли в облпрокуратуру.

В тот же день, около семи вечера, я вновь встретился с Павлом Михайловичем, вышедшим из черной служебной «Волги» на площади Победы. Надо отметить, что жили мы тогда на проспекте Ленина рядом, через дом.

Увидев меня, Дроздов оживился:

— С сердчишком, знаешь, полегчало. Я бы сейчас и от кружечки пивка не отказался…, — тоскливо произнес он, — глядя на очередь человек на сто, вяло тянувшуюся к киоску, расположенному напротив кинотеатра «Буревестник».

Едва он произнес эти слова, в голове у меня что-то щелкнуло. Идея блеснула сама собой, как закатные солнечные лучи, что дробились в пустых банках и бидонах той людской толпы. Уж очень хотелось уважить заслуженного человека, с которым мы почитай едва ли не целый день искали ту тайную могилку.

— Если разрешите воспользоваться вашим именем, желательно и удостоверением, какие-то шансы у нас есть, — обнадежил я Дроздова.

— Давай, действуй, — решительно приказал ветеран-фронтовик, протягивая красное с позолотой прокурорское удостоверение.

Ощущая в руке его приятную пухлость, я бросился штурмовать тот ларек, как принято в силовых структурах — с заднего хода. Пару раз саданул по шаткой двери, едва она приоткрылась, сунул опешившей от наглости дородной продавщице удостоверение Павла Михайловича и, прокричав два слова: «Прокурор области!», втиснулся в помещение.

Надо сказать, что проворно вошедший за мной грузноватый Павел Михайлович в мгновенье ока обаял обеих продавщиц. И причиной столь любезного обращения стала отнюдь не его высокая должность. Буквально разрываясь от суматошно-потогонной работы, они умудрились соорудить нам нехитрую закуску: на липком столике, покрытом чистой газетой, появилась столь уместная к пиву селедочка, пара воблин, подогретая здесь же на сковородке картошка.

За разговорами пиво, не отличающееся особым изыском в те годы, пошло великолепно. Дроздов, раскрепостившись и поймав кураж, талантливо шутил, а рассказав пару анекдотов, в том числе и про прокурора, ловившего рыбу вместо преступников, настолько расположил женщин, что мы просидели здесь до закрытия чапка.

Прощались, как лучшие друзья. Павел Михайлович целовал дамам их терпко пахнущие пивом ручки, рассыпался в комплиментах. Деньги с нас взять отказались наотрез, просили заходить чаще и в любое время.

Довольные, пройдя несколько сот метров, мы остановились у подъезда Дроздова. — В общем, все удачно сложилось, — подвел прокурор итог дня. — И усталости как не бывало, я теперь твой должник. Что ж, при случае заглянем как-нибудь туда на огонек…

Впоследствии, проходя мимо и видя народ, стоически выстаивавший

за пивом столь бесконечно длинные часы, я, испытывая чувство неловкости, все же предвкушал, как мы с Дроздовым вновь неожиданно нагрянем в столь притягательное место… Замечу, что и слова о долге, сказанные тогда Павлом Михайловичем, я тоже запомнил.

III.

И вот, предварительно позвонив, сижу в его кабинете, рассказываю о трех главных героях трагедии: утратившим бдительность судмедэксперте Касаткине, диссиденте Некипелове и машинке «Москва», отосланной на экспертизу. Не преминул упомянуть о своем визите к прокурору области. Минут двадцать Дроздов слушал мой сбивчивый рассказ, схожий с речью неопытного адвоката. Он не перебивал меня, касаясь тяжелой ладонью, лежавшую на столе папку, напоминая этим движением Касаткина, поглаживающего книжную новинку.

— Все это, Марк, я знаю, — произнес Дроздов. — Ко времени ты подошел, вот и документы по этому делу прислали на подпись. С Некипеловым и пишмашинкой разбираются чекисты, а дело по Касаткину они хотят выделить в отдельное производство.

Он раскрыл желтоватую папку из плотного картона. На первом листе стоял подчеркнутый красным карандашом гриф «Совершенно секретно», ниже я заметил фамилию Некипелова.

— Говоришь хороший человек, этот Касаткин, — подытожил Дроздов. — Тогда поступим так. С него снимут показания, он даст подписку о невыезде. Пусть спокойно работает, и впредь будет поосторожнее. А «Москву», как вещдок, ревизуем, придется бюро вашему Боре новую машинку покупать. И как этому Некипелову не стыдно, с таким шрифтом свои творения за границу отсылать, — шутливо закончил прокурор. — Там же буковки, как боксеры на ринге, в клинче сходятся, а некоторые вовсе не пробиваются.

И пока я благодарил Павла Михайловича за участие в судьбе друга, в его глазах, как в тот памятный день поиска «сокровища», вновь блеснул озорной огонек: — А не заглянуть ли нам к милым дамам при случае? — спросил он. — Уж так душевно нас принимали…

Я выразил едва ли не телячий восторг от такого предложения, но… больше побывать в этом пивном оазисе нам не довелось. Со временем тот ларек снесли. Теперь на его месте в соответствии с духом времени построили автозаправку с просторной автостоянкой. Современный автосервис прекрасно просматривается с моего балкона. Жаль только экология вокруг пострадала, когда притягательный хмельной аромат сменился резким запахом бензинового парфюма.

Вскоре созрел предсказуемый финал: в Камешковское отделение судмедэкспертизы купили новую машинку, Борю Касаткина, наконец, оставили в покое, а Виктора Некипелова, оторвав от порошков и микстур, осудив, отправили за решетку. Лишь недавно я узнал, что он, отсидев два срока, уехал из СССР в Париж. Там он стал знаменитым правозащитником, выпустил несколько книг стихов и прозы, но вскоре в сравнительно молодом возрасте скончался от остановки сердца.

Ту «Москву», и совершенно неожиданно, я увидел год спустя, приехав в Камешково по делу об убийстве водителя «КАМАЗа», найденного в лесу за городом. Машинка, прикрытая прозрачной клеенкой, сиротливо стояла на подоконнике, средь цветочных горшков и вороха ненужных бумаг.

— Все-таки вернули бедолагу под расписку, — прокомментировал ее возвращение Касаткин. — Теперь она вроде музейного экспоната. И если печатала, что не положено, Бог ей судья. Биография, она ведь не только у человека бывает…

Тогда же, столь тепло отозвавшись о «Москве», он неожиданно вручил мне опасного в то время «Доктора Живаго», тихо сказав: — Дней на пять даю, не больше, но с обязательным возвратом.

Книгу я прочел быстро, отложив в сторону все дела. И ничего крамольного в ней не нашел. То была великолепная проза большого поэта, конечно же, достойная той высокой премии, которую незадолго до этого получил Пастернак.