Черное дело - Алексей Атеев

Васька хрюкнул и упал на колени.

«Шестерки» разинули рты. Соболь подался вперед, и лицо его заметно побледнело. Сморчок вскочил с земли и приготовился бежать.

– Назад! – приказал Соболь. – Помоги ему, – он кивнул на Косого. Васька продолжал стоять на коленях, упершись руками в снег и разевая рот, словно гигантская жаба.

– Не хило! – восторженно произнес кто-то из «шестерок».

Они расступились, давая Сереже дорогу… Перед тем как уйти, мальчик еще раз оглядел всю компанию.

Соболь неотрывно смотрел на него и, казалось, хотел что-то сказать, но, видимо, не решался. Сережа повернулся и ушел.

Весь день ловил на себе Сережа удивленные и восхищенные взгляды, а ночью проснулся от чьего-то осторожного прикосновения.

– Пойдем потолкуем, – услышал он и узнал голос Соболя.

Сережа нехотя поднялся и двинулся следом за Соболем. Он не сомневался, что продолжения драки не последует. Слишком явственно он продемонстрировал им свое превосходство.

Они прошли мимо рядов коек и вышли в слабо освещенный, воняющий хлоркой коридор.

Сережа молча ждал. Соболь некоторое время переминался с ноги на ногу, потом, видимо, через силу произнес:

– Ты меня извини.

Чувствовалось, что фраза далась ему тяжело.

Сережа пожал плечами. Насмешливо сказал:

– Ты вроде ни при чем.

– Это я их натравил.

– Не сомневаюсь.

– Так чего же ты прикидываешься? «Ни при чем, ни при чем!» Я ведь действительно прошу прощения. Как дворянин у дворянина.

– Ты тоже из дворян?

– Именно! А тебя я хотел просто проверить. Думаю, парень гнет из себя. Хотя, конечно, сейчас вряд ли кто рассказывает о своем непролетарском происхождении. Так вот, я тоже… Только ты никому. Сам понимаешь… И отец мой скрывал, и мать… Правда, это не помогло. Все равно забрали. Не как дворян. Отец был архитектором… А, ладно!.. Не стоит вдаваться. А ты вот не боишься. Почему?

Сережа неопределенно мотнул головой. Соболя его кивок, видимо, удовлетворил.

– Ясно, – произнес он и положил руку Сереже на плечо. – Давай вместе.

– Что вместе?

– Мазу держать, как здесь говорят. Ну, стоять друг за друга.

– Зачем мне это?

– Как зачем? Чтобы никто не приставал, не обижал. – Да меня и так никто не обидит.

– Охотно верю. Но все же…

– Ты меня, Соболь, пойми правильно. Зла я на тебя не держу, понимаю, сильный всегда давит слабого, как в лесу. Но с тобой в одной хевре быть не желаю. Ни к чему мне это.

– Как ни к чему?! Быдло нужно держать в повиновении. Всех этих Косых, Сморчков…

– Держи, не запрещаю. Но я – сам по себе.

– Смотри. А если придет кто-нибудь сильнее тебя? Ловчее?

– Ну и что?

– Ладно, как знаешь. Надеюсь, поперек дороги ты мне не встанешь.

Сережа сплюнул.

– А зачем?

3

А действительно, зачем? Несмотря на свой довольно скромный вид, Сережа чувствовал – соперников ему здесь нет. И не потому, что он сильнее всех. Может быть, вовсе и не сильнее. Тот же Косой играючи тащил два здоровенных ведра с водой от колодца на кухню, а для Сережи подобная ноша была явно тяжеловата. И в то же время мальчик ощущал в себе огромную силу. Происхождение этой силы оставалось для него непонятно, ее проявление в нужный момент не поддавалось объяснению. Она как бы существовала вне его воли, вне сознания. Взять хотя бы драку с «блатными». Откуда взялась сверкающая ловкость? Случайность? Может быть, и так. А вдруг вовсе нет? Но, честно говоря, Сережа не особенно раздумывал над этим.

В детдоме за ним закрепилось прозвище Дикий. Откуда оно пошло? Кто первый так его назвал? Но ведь назвали. И приклеилось – не оторвать. Правда, Сережа не возражал. Дикий так Дикий.

С сестрой он общался каждый день, но очень скоро между ними словно пролегла едва наметившаяся трещина, которая незаметно, но постоянно все увеличивалась. Евгения стала уже совсем взрослой девушкой. Летом 1940 года ей исполнилось шестнадцать. Как-то она отозвала его в сторону и увела на задворки за сараи.

– Поговорить надо, – односложно объяснила она, сосредоточенно смотря себе под ноги.

Они присели на поломанную скамейку, оставшуюся здесь неведомо с каких пор.

– Давай, говори, – поторопил Сережа.

– Ты знаешь, мне должны паспорт выдать.

– Ну?

– Могут и не дать, а без паспорта… Без документа не проживешь. Даже на работу не устроишься. Вообще без бумажки ты никто. – Она отломила сухую веточку и стала чертить ею по пыльной земле замысловатые зигзаги.

– Что ты все вокруг да около! – не выдержал Сережа.

– Могут паспорт не дать, потому что у нас родители – враги народа.

– Отца ведь убили.

– Ну и что? Все равно. Убили, потому что был беглым. А мать осуждена. Сидит… – Она вздохнула. – Мне директор Николай Иванович говорит: «Дела твои, Евгения, не больно веселые. Можешь без паспорта остаться».

– Что он еще говорит?

– Советует, как нужно сделать.

– И как же?

Сестра замолчала, продолжая ковырять прутиком землю.

– Говорит, нужно отказаться от родителей. Отречься. Сын, мол, за отца не отвечает. Так товарищ Сталин сказал. – Она снова замолчала.

– А дочь – тем более, – язвительно произнес Сережа. – Предать хочешь.

– Почему предать? Не хочу я никого предавать. Я жить хочу, ты понимаешь? Не прозябать, а жить! Прозябала в лесу, теперь здесь… Что же мне, век вечный на кухне посуду мыть? Я дворянка. Или забыл?

– Дворянка! – фыркнул Сережа. – Дворяне не предают, тем более своих родителей. Или не помнишь, что отец рассказывал?

– Все я помню, – она в бешенстве переломила прутик и швырнула его прочь. – Но я решила…

– А решила, так чего же разговор завела, или оправдаться желаешь? Можешь не оправдываться. Мне все равно. Делай как знаешь.

А действительно ли все равно? Он и сам не мог дать себе четкого ответа на этот вопрос.

С некоторых пор Сережа стал замечать, что с ним происходят совершенно непонятные, но явственные изменения. На первый взгляд, не случилось ничего необычного, так, мелочи. Вот, например, его сторонились животные. Еще в лесной усадьбе он заметил, что их лайка Зана с некоторых пор начала обходить его стороной. И не просто обходить. Сережа явственно чувствовал в поведении собаки страх. При его появлении она старалась куда-нибудь забиться, спрятаться. Пугался его и мерин Костя. Тогда он не придавал этому ни малейшего значения, мало ли что у бессловесной скотины «на уме». Теперь же это странное явление продолжилось и в детском доме.