Последний расчет - Хьелль Ола Даль

Отвернувшись, он быстро зашагал назад, к часовне, и завернул за угол. Только что закончились еще одни похороны; охваченные горем люди переглядывались, выражали свои соболезнования, держались за руки. Гунарстранна понял, что ему здесь не место, и отошел подальше. Вдали, на лужайке, рядом с газонокосилкой сидел тощий человек в грязных джинсах.

Гунарстранна остановился на дорожке, усыпанной гравием, которая, прямая как стрела, вела в глубь огромного кладбища. Дорожку пересекали бесчисленные более мелкие тропки; повсюду виднелись участки земли, огороженные высокими живыми изгородями. По дорожкам брели какие-то пожилые женщины; перед ними проехал трактор, потом повернул назад, уже ближе. Гунарстранна понял, насколько безнадежно отыскивать на кладбище подозреваемых. Он обошел часовню кругом и увидел колумбарий. В нишах стояли урны с прахом основателей Норвежской ассоциации крематориев. Он подошел ближе, стал разбирать надписи на урнах. И вдруг наткнулся на знакомую фамилию. Здесь покоился его сосед, которого он помнил с детства по Грюнерлёкке.

Он перечел имя соседа и испытал странное благоговейное чувство. Так вот где старик окончил свои дни! Гунарстранна с улыбкой вспомнил соседа. Стоя в окне своего дома на Марквей, он громко призывал всех к огненному погребению. «Говорю вам, сопляки, за крематориями будущее!» – вопил он, вызывая взрывы хохота. Теперь он здесь, на почетном месте – пригоршня праха в глиняной урне.

Гунарстранна двинулся дальше; повернув за угол, он увидел, как в часовню быстро входит Бьёрн Герхардсен.

Франк Фрёлик нашел место для машины на Торггата, между кофе и магазином, предлагавшим широкий ассортимент экзотических овощей. Он вспомнил, что ему надо купить продуктов, но справился с искушением, перешел дорогу и зашагал по тротуару в другую сторону. Между пешеходами петлял молодой велосипедист в цветных шортах и шлеме. Фрёлик протиснулся сквозь группу африканцев в дорогих кожаных куртках; они о чем-то горячо спорили. Движение перегораживал припаркованный микроавтобус – побитый «тойота-хайэйс» с большими пятнами ржавчины на бортах. Задняя дверца была распахнута; фургон микроавтобуса оказался забит тушами со скотобойни. Парни арабской наружности взваливали туши на плечи и быстро заносили в один из магазинов. Фрёлик решил, что перед ним ввезенное контрабандой мясо из Швеции. Несколько секунд он понаблюдал за разгрузкой. В конце концов он заставил себя отвернуться и пошел по Бернт-Анкерс-гате к издательству, в котором работала Мерете Фоссум. Он вошел с парадного входа; на первом этаже помещалась приемная. Дежурный был облачен в форму и, судя по наручнику – логотипу на нагрудном кармане, – служил в частном охранном агентстве. Он взял телефон и спросил у Фрёлика, назначено ли ему. Фрёлик решил рискнуть и ответил:

– Да.

Охранник набрал номер и передал трубку Фрёлику; тот поднес трубку к уху и услышал два гудка. Голос у Мерете Фоссум оказался грудным, хрипловатым. Сексуальным, решил Фрёлик. Он представился и спросил, можно ли ему подняться. Она ответила, что сейчас как раз обеденный перерыв, и предложила, чтобы он занял столик в столовой.

Охранник проводил его в цокольный этаж. Издательская столовая оказалась предприятием самообслуживания. На длинном прилавке лежали булочки, традиционные норвежские сэндвичи с кровяными колбасками, ливерным паштетом и заветренными ломтиками сыра, украшенными красным перцем. К кофе предлагали шоколадное печенье в пластиковой упаковке. Толстая заботливая матрона в белом фартуке брала по пять крон за чашку черного, густого кофе, похожего на отработанное масло из старого трактора. Фрёлик заглянул в кувшин с молоком, стоявший у кассы. Кувшин был пуст. Он кашлянул. Толстуха, не оборачиваясь, взяла красный пакет молока с полки за кассой и поставила перед ним. Он налил достаточно молока, но черная жидкость в чашке даже не посерела.

Здесь, наверное, было принято обедать в своей столовой. По лестнице спускались группы людей; зал быстро заполнялся народом. Фрёлик нашел незанятый столик у входа, чтобы Мерете Фоссум легче было его узнать. Сам он узнал ее сразу, как только она вошла. Она робко озиралась по сторонам, пока не заметила, что он на нее смотрит. Мерете Фоссум оказалась невысокой – не выше метра шестидесяти, хрупкой, стройной и подвижной. То, как она одета, тоже понравилось Фрёлику. Ей очень шли черная юбка и жакет в тон. Она взяла с прилавка два бутерброда в упаковке и налила себе чашку кофе. Фрёлик встал и помахал ей рукой. Когда она повернулась к нему, волосы у нее разметались по плечам, как в рекламе шампуня.

Улыбалась она вопросительно, почти с любопытством. Потом она села, устроилась поудобнее и лениво вытянула длиннющие ноги. Короткая юбка рискованно задралась. Длинными пальцами с кроваво-красными ногтями она вскрыла замысловатую упаковку. Фрёлик заметил, что запястья у нее довольно полные. Она поглядывала на свои бутерброды, плотоядно улыбаясь. Из-за уха выбилась прядь волос.

Франк Фрёлик откровенно любовался ею. Он не мог отвести от нее глаз. Какое чистое и вместе с тем чувственное лицо! Овальное, с миндалевидными светло-голубыми глазами, прямым носом и очень широким ртом. Губы были изогнуты немножко капризно.

– Насколько мне известно, вы познакомились с Катрине Браттеруд в гостях у Аннабет Ос, – запинаясь, начал Фрёлик, чувствуя себя рядом с этой хрупкой женственной особой настоящим орангутангом. Его даже пот прошиб оттого, что она сидела так близко.

Она вскинула на него глаза и энергично кивнула. Она как будто выпустила электрический заряд. Фрёлику стало жарко. Наверное, решил он, надел слишком теплый свитер…

– И с Уле тоже, – продолжала она довольно неохотно.

– С Уле Эйдесеном?

– Да. С ней я почти не общалась, потому что она ушла раньше всех. Зато Уле – просто фантастика.

Фрёлик мысленно снизил ее рейтинг с девяноста девяти до восьмидесяти девяти баллов. Он притворился, будто читает свои записи, а сам украдкой поглядывал, как она отхлебывает кофе и машет сослуживцу.

– Кто вас пригласил? – спросил он, снова откашлявшись. – То есть… почему вас пригласили?

– Я работала у них какое-то время… преподавала. В основном зимой.

– Вы учитель?

– Моя специальность – литературоведение. Вот чем мне по-настоящему нравится заниматься. – Она обвела столовую взглядом. – В издательство я устроилась в марте, а в «Винтерхагене» преподавала норвежский, английский и обществознание. – Она улыбнулась.

– Вы учили Катрине?

– Нет, ведь она уже устроилась на работу… Она была на последнем этапе реабилитации. Раньше я видела ее лишь мельком и издали. Не думаю, что она знала, кто я такая. – Мерете замолчала.

– Славная у вас столовая, – произнес Фрёлик, оглядываясь по сторонам и ругая себя за косноязычие.

– Мне она не нравится, – рассмеялась Мерете Фоссум. – Только кофе хороший.

Фрёлик вычел еще десять баллов за замечание о кофе, но добавил пятнадцать за красивые зубы и загадочную улыбку. Он ослабил галстук, сделал глубокий вдох и решительно посмотрел в ее блестящие голубые глаза. Она держала в тонких пальцах кусок хлеба. Несколько секунд она провожала взглядом коллег, ушедших в другой конец зала. Потом снова повернулась к Фрёлику, поднесла бутерброд ко рту… Фрёлик едва удержался от удивления, когда она открыла рот и запихнула туда бутерброд с кровяной колбасой и маринованными огурцами. Она не откусила от него, а запихнула в рот весь кусок целиком; на губах выступила слюна и крошки. Она быстро облизнулась и, когда их взгляды встретились, заговорила с набитым ртом. Она сообщила свои впечатления от Аннабет Ос, от ее дома, вспомнила о том, какие они с Герхардсеном замечательные люди, а потом заговорила о погоде, о дожде и о том, как ужасно, когда промокают ноги. Фрёлик не сводил взгляда с ее широкого рта. Руки у него дрожали, но он не мог отвести взгляда от этой влажной красной пещеры. За правой щекой перекатывался комок. Говоря, она ловко вскрыла еще один бутерброд; сложила его пополам, как первый, и, не переставая тараторить, запихнула в рот. Что-то о зонтиках… да, кажется, она упомянула о зонтике. Комок за щекой стал больше…