Словно мы злодеи - М. Л. Рио

– Ладно тебе.

– Простишь?

– Да, – сказал я на долю секунды позже, чем было нужно. – Всегда.

Сцена 6

Крохотные огоньки тысячи свечей мерцали на берегу. Половина собравшихся держала тонкие свечки в картонных стаканчиках, а по краям каждого ряда парили, как маленькие призрачные привратники, бумажные фонарики. Четверокурсники с вокального тесно сгрудились на песке и тихо пели, их голоса переливались, отражаясь от воды, словно наши капризные русалки погрузились в траур. Рядом с поющими на песке возвышались старый деревянный помост и накрытый покрывалом мольберт. У их подножия цвели белые лилии, чей шелковистый аромат был слишком тонок, чтобы перебить землистый запах озера.

Мы с Джеймсом проследовали по центральному проходу сквозь чащу шепотков, неохотно расступавшуюся, чтобы дать нам дорогу. Рен, родители Ричарда, Фредерик и Гвендолин сидели на первой скамье справа, Мередит и Александр – слева. Я сел между ними, Джеймс рядом со мной, а когда пришла Филиппа, мы с Александром передвинулись подальше, чтобы освободить для нее место. Зачем, подумал я, нас посадили впереди, чтобы все могли на нас пялиться? Ряды скамей казались галереей зала суда, сотни глаз жгли мне затылок. (Ощущение это в конце концов станет привычным. Особая пытка для актера: безраздельно завладеть вниманием зрителей и от стыда повернуться к ним спиной.)

Я покосился на скамью по ту сторону прохода. Рен сидела рядом с дядей, который был так люто похож на Ричарда, что я не мог на него не таращиться. Те же черные волосы, черные глаза, тот же жесткий рот. Но это знакомое лицо было старше, с морщинами и прокравшимися в бакенбарды серебряными штришками. Таким, я не сомневался, стал бы Ричард лет через двадцать. Теперь этому не бывать.

Наверное, он почувствовал, что я на него смотрю, как я чувствовал, что все смотрят на меня, потому что внезапно повернулся в мою сторону. Я отвел глаза, но недостаточно быстро – на мгновение контакт замкнулся, меня тряхнуло электрическим разрядом изнутри. Я судорожно вдохнул, боковым зрением увидев, как заплясали огоньки свечей. «К чему огни? – подумал я. – К чему блуждают духи?»[51]

– Оливер? – прошептала Филиппа. – Ты как?

– Нормально, – ответил я. – Все хорошо.

Я сам себе не верил, и она не поверила, но прежде, чем она успела сказать еще что-нибудь, хор смолк и на берегу появился декан Холиншед. Он был в черном, за исключением шарфа (деллакеровский синий, с Ключом и Пером, вышитыми на конце), который тряпкой висел у него на шее. Если не считать этой полоски цвета, Холиншед являл собой мрачную величественную фигуру; его крючковатый нос отбрасывал на лицо уродливую тень.

– Добрый вечер. – Голос его прозвучал тускло и устало.

Филиппа переплела пальцы с моими. Я сжал ее руку с благодарностью, что нашлось за что ухватиться.

– Мы собрались, – начал Холиншед, – чтобы почтить память замечательного молодого человека, которого все вы знали.

Он прочистил горло, сложил руки за спиной и на мгновение опустил взгляд в землю.

– Как лучше всего запомнить Ричарда? – спросил он. – Он не из тех, кто скоро выветривается из памяти. Любые рамки в этой жизни ему были тесны. Не думаю, что будет преувеличением считать, что рамки смерти он тоже преодолеет. Кого он вам напоминает? – Он снова помолчал, покусал губу. – Невозможно не думать о Шекспире, когда подумаешь о Ричарде. Он выходил на нашу сцену много раз, во многих ролях. Но у нас не было возможности увидеть, как он сыграл бы одну роль. Те, кто хорошо его знал, скорее всего, согласятся, что из него вышел бы прекрасный Генрих V. Во всяком случае, я чувствую себя обделенным.

Браслеты Гвендолин зазвенели – она поднесла руку к губам. По ее лицу катились слезы, оставлявшие за собой длинные полосы размазанной туши.

– Генрих V – один из самых любимых и самых трудных героев Шекспира, Ричард во многом был для нас таким же. Думаю, о них будут одинаково скорбеть.

Холиншед сунул руку в глубокий карман пальто, что-то ища. И, роясь в кармане, сказал:

– Прежде чем я прочту это, я должен извиниться перед товарищами Ричарда, актерами. Я никогда не делал вид, что обладаю артистическим дарованием, но хочу почтить его память и надеюсь, что с учетом обстоятельств и вы, и он отыщете в сердцах способность простить меня за скверное исполнение.

По рядам пробежал короткий смешок. Холиншед развернул листок бумаги, который вынул из кармана. Я услышал, как зашелестела ткань, и глянул в сторону. Александр взял Филиппу за другую руку. Он смотрел прямо перед собой, выставив челюсть.

Холиншед:

Пусть облекутся черным небеса

И ночи день уступит! Вы, кометы,

Что времена и страны изменяют, —

Хрустальными кудрями потрясите,

Секите взбунтовавшиеся звезды,

Что согласились, чтобы умер Генрих!

Достойней короля мы не теряли[52].

Он нахмурился, скомкал листок и сунул его обратно в карман.

– Деллакер никогда не терял такого студента, – сказал он. – Давайте хорошо запомним Ричарда, как он того хотел бы. Мне выпала честь открыть для вас его портрет, который отныне будет висеть в фойе Театра Арчибальда Деллекера.

Он потянулся и сдернул с мольберта обвисшую черную ткань. Из-под нее показалось лицо Ричарда – портрет для «Цезаря», каким он был до того, как его увеличили и изменили цвет, – и сердце забилось у меня в глотке. Я снова почувствовал, как шагаю с мостков, ныряю в ледяную озерную воду. Он яростно вглядывался в нас через пляж – властный, гневный, в каком-то чудовищном смысле живой. Я так крепко сжал руку Филиппы, что у нее побелели костяшки. Холиншед ошибался: Ричард не хотел, чтобы его запомнили хорошо, – он никогда не был так великодушен. Он хотел уничтожить нас, оставшихся.

– Это все, что я могу сказать от имени Ричарда, – продолжал Холиншед, но я его едва слышал. – Я не имел счастья знать его так же хорошо, как многие из вас. Поэтому теперь я отступлю и позволю кому-то более близкому и любимому сказать о нем пару слов.

На этом он без дальнейшего велеречия закончил и сошел с помоста. Я с тоской глянул вдоль берега, но Мередит не шелохнулась. Она сидела с землисто-бледным лицом, крепко ухватив обеими руками руку Александра, лежавшую у нее на коленях. Теперь мы четверо были соединены, как куколки в бумажной гирлянде. Я почувствовал под пальцами пульс Филиппы и ослабил хватку.

Легкий шорох заставил меня посмотреть в другую сторону. Рен поднялась и пошла