Лунный бархат - Максим Далин

— У меня дела, ясно?! Как-нибудь справишься. Не разломишься.

И про себя добавил «Сил нет смотреть на твою пижонскую харю». Но при этом почему-то получил меньше удовольствия, чем мог бы. Нервничает, бедняжечка. Ах ты, елки-палки. Какие душевные коллизии. Забавно. Но что это ты суетишься? Как-то даже на тебя не похоже.

— Лешка, — говорю, — ты что, в церкви был?

Вздрогнул. И глаза на секундочку сделались дикие. Как у девственницы, если ее спросишь про бордель.

— Не твое собачье дело, где я был, ясно? Сказал — не стану сегодня Вадика возить, и все! Чего еще-то!

Да все, конечно. И все-таки — что это ты суетишься? Не понимаю. Так изящно молчать о вчерашнем происшествии — и так нелепо трещать крылышками. Дилетантство.

— На всякий случай позвони часов в шесть, — сказал я деловито. Буднично так: давай играть в непонятки вместе. — А пока свободен.

— А я всегда свободен.

Развернулся и пошел к дому. Свободный гражданин. Воняя страшно ладаном. С пакетиком. А в пакетике — замшевая куртейка в черных пятнах. И судя по торчащему рукавчику, не на Лешкину монументальную фигуру.

На ней был веночек из роз.

Бедный Дрейк, как ему было не по себе. Непонятно почему. И он даже не подумал войти за Лешкой в его темный подъезд, воняющий кошками, и легонько стукнуть по шее наискосок. И уложить его на ступеньках поудобнее, а потом уйти и оставить его остывать.

Потому что Лешкина смерть ничего бы не объяснила. А мне хотелось объяснений, хоть эта вибрация в спинном мозгу и подсказывала, что объяснения могут стоить головы.

Но я не хочу чего-то не узнать. Самое ценное сокровище в мире — информация, господа. Информация.

Лешка проснулся рано.

Странно спалось этой ночью, странно. Снились сны, в которых худенький мальчик с глазами выжидающей рыси выходил из гаража в окровавленной куртке — и на секунду Лешку обдавало морозным воздухом снаружи. Будто он вернулся уже под утро и стоял над спящим Лешкой с непонятной полуулыбкой. Будто он пил из граненого стакана, принадлежащего Лешке, тягучую красную жидкость.

Лешка проснулся и понял, что в гараже горит свет. На обшарпанном столе рядом с бутылкой коньяка стояла початая бутылка кагора и стакан. Куртка с засохшими черными пятнами по-прежнему валялась на куче ветоши. Энди спал на втором диване. И что-то в его позе показалось Лешке ненормальным. Необычным — и нехорошим. Что именно — Лешка не понял.

Лешка встал, подошел поближе и посмотрел на него. Энди лежал, подсунув под голову ладошки, совершенно тихо, так что Лешка не расслышал дыхания.

Его лицо, белое, с чуть заметным зеленоватым оттенком, с глубокими тенями и скульптурной точностью черт было так отрешенно, восхитительно, чудовищно спокойно, что по Лешкиной спине пробежала ледяная струйка.

Лешка протянул руку и дотронулся до белой щеки. Холод пронзил его насквозь, от кончиков пальцев до костей, холод и ужас — щека Энди была холодна и тверда, как полированный мрамор. И ресницы не дрогнули, и вообще не было ни малейшего живого движения. Лешка, цепенея, провел пальцами от щеки к шее и еще до того, как дотянулся до места, где у живых людей под кожей движется кровь, понял — пытаться нащупать пульс статуи бесполезно.

Его маленький товарищ скоропостижно и непонятно умер этой ночью, когда Лешка спал. Умер — и его труп застыл и окоченел. И от трупа веяло холодом и пахло морозом. И к запаху злой зимы примешивался тот самый тонкий, нежный, церковный аромат. Ладан. Весь гараж благоухал ладаном. Лешка встал на ноги. Огляделся, потерянно, бесцельно, в каком-то нелепом ступоре. Твою мать, как же так? Господи, как же… почему… Что же делать-то теперь? Бл… жизнь сволочная.

В фокус попалась бутылка сладкого пойла. Пил эту дрянь, которую неизвестно где взял? Отравился? Твою мать, беда-то какая. Может, еще… Да нет, явно все уже. Конец. Что ж теперь делать-то с ним?

Лешка сам хлебнул коньяка, сел, закрыл лицо руками. Славный какой пацан был. Веселый. Черт, что ж мне… Геворкян этот, будь он неладен. Вадик.

Что ж теперь, увести его? Бросить где-нибудь, в лесу, что ли, или на улице, на скамейке — как дохлую собачонку. Нет, лучше в городе — найдут, опознают, родным сообщат, похоронят по-человечески. Да твою мать, что ж это делается — сначала Марго, потом… Ничего не сделаешь. Ему уже все равно.

Лешка глубоко вздохнул, встал, подошел. Черт, лежит, как кукла, как спит, Эндюшка, Эндюшка… Ну прости, малыш.

Лешка нагнулся, обнял труп за талию и попытался приподнять. И в тот миг, когда неожиданно невесомое, холодное, как лед, тело легко подалось, Энди вдруг вздохнул и открыл глаза.

Лешка разжал руки и сел на пол.

— Бздец…

Энди сладко зевнул и потянулся.

— Ты зачем меня разбудил, а? — потянул лукаво, кокетливо, с хитрющей улыбкой.

— Твою мать, Энди, да я думал, ты уже давно мертвый! Ты знаешь, что ты не дышал, чудило!? И холоднющий был, как… Как замерзшая лягушка!

— А зачем ты меня трогал? Терпеть не могу. Не хватай меня больше, ладно?

— Ах, не хватайте его! Схватишь тут. Да я тебя уже хоронить собрался!

— Не надо, Леш. Из гроба выбираться тяжело. И вообще — ладно тебе, брось. Лучше плесни мне вина капельку. Спасибо. Все нормально. Я всегда так сплю. Для таких, как я — совершенно нормально.

— Для каких это «таких», а? Которые из гробов выбираются?!

— А вот смотри.

Энди протянул руку с пустым стаканом над столом — и Лешка послушно посмотрел на стакан. Стекло стакана розовело от остатков вина.

— Ты не туда смотришь. Ты на стол посмотри. Лешка так же послушно перевел взгляд.

На столе, освещенном лампой, четко чернела тень от двух бутылок и маячило бледное серое пятно. После минуты тупого рассматриванья Лешка сообразил, что это тень стакана. Она перемещалась по плоскости, покрытой потрескавшейся полировкой, сама по себе, как живая черепашка. Зрелище это так заворожило Лешку, что он не догадался, чем оно такое неестественное.

— Ну и?

— Умник. Ты тень моей руки видишь?

— Нет. Так и запишем — фокусник. Как ты как это делаешь?

— Мы, Леш, вообще тени не отбрасываем. И в зеркале не отражаемся.

— Ну, скажи еще, что вампир.

— Вот именно, — сказал Энди обижено.

— Тогда я — русалка.

— Дурак ты, — сказал Энди еще более обиженно и отвернулся.

Лешка подался вперед и посмотрел на Энди так, будто видел его впервые.

— Я не понял: ты что, серьезно?

Энди кивнул. Лешка вскочил, порылся в тряпках, отыскал кусок зеркала, перед которым отмачивал синяки, поднес к лицу Энди, заглянул через его плечо. Увидел собственные дикие глаза, черно-красно-синее припухшее пятно на скуле, колючую щеку, потолок, стену… покрутил зеркало так и сяк. Энди отстранился, рассмеялся.