Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов - Дуглас Дэвис

Буддистскую традицию построек, содержащих кремированные останки или вещи святых людей, можно интерпретировать как выражение победы над смертью. Это не негативные символы торжества смерти над человечеством; здесь отдельные люди символизируют, что горечь жизни вселяет в других чувство надежды. Сила подобного символизма интересна потому, что именно результат физической смерти в форме кремированных останков становится центром почитания и религиозной практики, которая ставит целью триумф над материальными проблемами существования. В этом смысле, возможно, мы могли бы говорить, что ступа содержит не только пепел, но и просветление.

Погребальные обряды тибетского буддизма разнообразны и традиционно включают в себя кремацию, помещение трупов в воду, их захоронение или разделывание и скармливание диким животным[351]. Покупка дров для кремации была труднодоступна для бедных, а погребение не любили, ведь душа в такой ситуации могла остаться с телом и превратиться в своего рода вампира. Эти доводы помогают понять, почему практиковалось то, что называлось погребением в небе или в воздухе (воздушное погребение), или скармливание расчлененного тела птицам и животным; даже оставшиеся кости могут быть стерты в порошок и скормлены птицам в виде теста. Наконец, тела знаменитых религиозных лидеров могут мумифицироваться и храниться в храмах, где им поклоняются[352]. За тибетским буддизмом стоит добуддийская традиция бон, которая, как утверждается, много внимания уделяла обрядам смерти, но не практиковала расчленение[353].

Причина, по которой тибетская практика приобрела известность в западных обществах, заключается не столько в этих разнообразных ритуалах захоронения трупов, сколько в словесных ритуалах, используемых до, во время и после физической смерти. Когда Эванс-Венц, на которого очень повлияла антропология начала ХХ века в Оксфорде, особенно через его заботливого учителя Р. Р. Маретта, в 1927 году впервые опубликовал версию того, что он назвал «Тибетской книгой мертвых», он представил благодарной аудитории текст, описывающий круг отношений между душой и телом умершего, а также между этой душой и помогающим священнослужителем. Названный по-тибетски «Бардо Тхедол», этот текст дает своего рода психологическую и религиозную картину бардо, или состояния между прошлой жизнью и следующей инкарнацией. Жрец или монах, призванный к умирающему, использует личную духовную силу в словесном ритуале, чтобы объяснить и описать умирающему человеку переживания, которые он испытывает сейчас, и помочь сознанию отделиться от тела, позволяя самому телу умереть и понять свое переходное состояние. Умирающий освобождается, слушая слова ритуала, и получает возможность пройти тройственную серию состояний бардо в течение сорока девяти дней, прежде чем перевоплотиться в другое тело. Использование слов важно, поскольку акцент делается на сознании умирающего и на необходимости быть осознанным и внимательным к самому процессу умирания, так же как цель жизни состоит в том, чтобы развить свое внимание к тому, каковы вещи на самом деле и какими они кажутся[354]. Другими словами, смерть — это не просто что-то, с чем сталкиваются люди, а активный процесс, в который умирающий глубоко вовлечен и может оказать положительное влияние на происходящее. Это отражает понимание в тибетском буддизме смерти и жизни как «модификаций сознания»[355].

Соответственно, монах должен четко говорить в ухо умирающего и приказать человеку не цепляться за эту жизнь, а отправиться в путешествие в следующую фазу существования. Здесь, в тибетском буддизме, общая идея смерти как путешествия оформляется в ситуацию, где «области космоса более точно описываются как различные состояния ума»[356]. После избавления от тела ритуалы продолжаются до сорока девяти дней после смерти, используется изображение мертвого или монах мысленно представляет его самого, его душу и участвует в словесном ритуале с этими образами. Существуют нарративы о чувствах и эмоциях, переживаемых душой при встречах с различными божествами, и даже, например, о настроениях, возникающих при зачатии в утробе матери как для мужчин, так и для женщин. Один из них гласит, что те, кто должен быть зачат как мальчик, будут чувствовать глубокое влечение к матери и ненависть к отцу, в то время как зародыш девочки будет чувствовать сильную привязанность к отцу и отвращение к матери[357].

Эта тибетская буддийская традиция, представляющая собой один из самых известных примеров высоко схематизированного представления о смерти, умирании и загробной жизни, была недавно переформулирована в более современных терминах в «Тибетской книге жизни и смерти» учителем тибетского происхождения Согьялом Ринпоче[358]. Его книга разрабатывает и применяет традиционный тибетский подход к смерти в западных контекстах и активно привлекает воображение, чтобы примириться с различными отношениями людей к смертности. Новизна его книги заключается в эксплицитном разговоре о смерти, не только нашей собственной, но и других. Он дает советы, как использовать воображение в медитативных практиках для достижения сбалансированного отношения к смерти и преодоления страха перед ней, а также описывает способы помочь другим подготовиться к смерти. При этом его подход очень эклектичен, он цитирует работы медиков, например Сисили Сондерс, и призывает людей всех религий использовать символику их собственного мировоззрения в предлагаемых в этой книге медитативных практиках. Привлекательность этого подхода заключается в том, что он, по-видимому, дает доступ к секретным знаниям и позволяет победить смерть, опираясь на сочетание традиционной мудрости и современной психологии.

В любом человеческом обществе существуют ритуалы смерти, бесчисленные примеры этого задокументированы по всему миру. Для этой главы я выбрал примеры, иллюстрирующие ритуальные средства изменения статуса умершего, особенно связанные с категориями предков и потомков; они указывают на разнообразие человеческих действий, предпринимаемых против смерти. Некоторые отражают локальные варианты, почерпнутые из современных мировых религий, в то время как другие выражают верования локального, этнического характера. Большинство почерпнуто из современных практик, а древние традиции Египта и Чили задают историческую перспективу. Другие примеры выбраны, чтобы противопоставить примеры, когда мертвых лелеют и когда их ненавидят. Каждый можно было бы изучить гораздо глубже, чтобы показать, как язык, связанный с утратой, и погребальные обряды выражают это отношение. Слова против смерти часто выступают как слова за и против мертвых, и в этой оценке важно видеть, что каждое общество отличается способами примирения со смертностью. Очевидно, что местные обстоятельства и образ жизни в значительной степени влияют на них, так что, например, нельзя ожидать, что оседлые египтяне будут справляться со смертью так же, как это делают кочевые цыгане. Что касается недавней тенденции захоронения в лесах в Великобритании и других странах, мы видим нечто вроде того, как слова против смерти могут принимать очень позитивную формулировку, когда ими движет чувство родства с землей.